Читать книгу "Нечестивицы - Агустина Бастеррика"

что увидела с колокольни, издалека, меня, ползущую. Безрассудная мечтательница. Она забила в колокол и сообщила Сестре-Настоятельнице, которая решила не открывать ворота и оставить меня лежащей там, потому что думала, что я умираю и не стоит тратить время зря. Но смелая своевольная Елена дождалась, пока останется одна, открыла ворота, схватила меня за запястья и втащила без посторонней помощи. Она прислонила мою голову к стене, дала мне немного воды, проявив осторожность и заботу. Если бы она сразу дала много воды, мне стало бы плохо.

Позже, когда я смогла встать с кровати, мы пошли к Монастырю Очищения, что неподалёку от Башни Безмолвия и Сверчковой Фермы. Елена оставалась со мной, кормила меня, рискуя заразиться. Сестра-Настоятельница наказала её за непослушание месяцем унизительных работ, но не убила, потому что увидела во мне кандидатку или в избранные, или в Просветлённые. Елена чистила отхожие места, лечила язвы нескольким служанкам, колола дрова, массировала ступни Сестре-Настоятельнице; ей пришлось позаботиться о том, чтобы та могла перевести дыхание. Я знаю, что она охотно жертвовала собой и ни разу меня не упрекнула.

Интересно, был ли силуэт, который я видела в лесу среди деревьев, реальным или это плод моего воображения?

* * *

И Он изрёк нам: дабы стать Просветлёнными, мы должны перестать обитать во прахе, прекратить служить посланницами скверны, постоянным источником недоразумений и прегрешений. Он предупредил нас, что чувствует хворь от скорби, затаённую в наших телах. И тогда Мария де лас Соледадес рассмеялась. А мы подумали, что она смеётся над словом «скорбь», прозвучавшим похоже на «скарб» или «краб». Он умолк. А Сестра-Настоятельница с ошеломляющей проворностью спустилась с алтаря и медленно, но ловко заткнула рот Марии де лас Соледадес поясом власяницы. Когда она это делала, на её руках обозначились мускулы, и я заметила удовлетворение в её глазах, а также ту жуткую красоту, которая меня сбивает с толку и пленяет, словно буря. Едва Сестра-Настоятельница завязала узел на затылке Марии де лас Соледадес, как шипы вонзились той в губы.

Никто теперь не смотрел на Марию, но мы знали, что кровь стекает у неё с подбородка на тунику и что она закрыла глаза, пытаясь сдержать слёзы и не закричать от боли. Нам было известно, что ей придётся носить власяницу, этот знак позора, неделю или больше, и никто из нас не предложит ей продезинфицировать раны или покормить жидкой пищей, потому что все мы знаем (шепчемся), что Мария де Лас Соледадес пахнет химикатами, протухшим жиром и гниющими овощами. Мы считаем, что она недостойна находиться среди нас, что в ней есть что-то болезненное, какая-то зараза. Конечно, Мария де лас Соледадес заставит присматривать за собой одну из служанок или кого-нибудь из больных; впрочем, нам это без разницы. Пока длится её страдание, мы будем судить её молча.

Начался дождь. Капли заскользили по витражам часовни Вознесения Господня. Я вообразила, что в каждой из них заключена маленькая мерцающая вселенная, впитавшая в себя цвета стёкол. Разные оттенки зелени пышного сада, цветочные – небесный, жёлтый, фиолетовый, а также белый цвет оленя, который, как казалось, плачет. У него величественные рога, а на каждом их конце, на каждом кончике этих рогов, напоминающих дерево, – круглые, непонятные нам символы. Капли блестели, как подвески. Я дотронулась до голубой вены, проступающей на моём запястье, и пожелала, чтобы моя кровь удерживала свет мира.

Совершить очищение.

Капли падали на витражи, запятнанные чёрной краской. Витражи были с изображениями ложного Бога, фальшивого сына, неправедной матери, того самого Бога, который не знал, как сдержать жадность и глупость своей паствы, и позволил ей отравить суть единственного, что имело значение. Нам не следует называть или смотреть на того Бога, который покинул нас, оставив дрейфовать в отравленном мире.

В часовню Вознесения Господня медленно, опустив голову, в испачканной тунике вошла Мариэль. У неё было два круглых пятна на уровне груди. Мы знали, что это кровь, ведь Лурдес вонзала иглу в её соски. Когда мне это сказали, я так сильно сжала кулаки, что поранила ладони ногтями. Самой мне никогда такое не пришло бы в голову. Мариэль держала чёрную бумажную розу, что означало: кто-то умер. Некоторые скрытно пустили слезу, но не с горя, а от счастья, ибо похороны подразумевают дни приготовлений и поглощение очень вкусных пирогов.

Увидев Мариэль, Сестра-Настоятельница встала, и мы потеряли её из виду на несколько минут, которые показались бесконечными. Затем зазвонили колокола, возвещая о смерти, и мы тоже молча встали. Должно быть, почившая была из Младших Святых. Как я хотела, чтобы так и случилось, я молилась за это. Умоляла всем моим ещё одержимым, пока недостойным сердцем.

Возвращаясь в свою келью, я прошла мимо кельи Марии де лас Соледадес, дверь кельи была открыта. И я увидела, как она прижимает ногой голову Э́лиды, лежащей на полу и умоляющей её тихим голосом и короткими фразами, ведь Элида не говорит на языке Священного Братства, на нашем языке, который некоторым приходится учить, когда они сюда прибывают. Элида учила его и сейчас выкрикивала слова типа «отпусти меня», «ну пожалуйста», «умоляю тебя», «отблагодарю, ладно?», «я заботиться о ты». Забавно было слышать её жалкие попытки говорить на нашем языке. Мне показалось, что Мария де лас Соледадес улыбается, хотя и не может даже пошевелить губами. Её лицо выражало блаженство, когда она ещё немного прижала башмаком голову плачущей Элиды. Мария де лас Соледадес нашла себе прислужницу и захотела увидеть, как та страдает. Она бросила взгляд на меня, и я выдержала его, молча осуждая, пока она не опустила глаза.

Когда я нахожусь в своей келье, то вынуждена видеть пустую койку без простыней. Елены тут больше нет, но я не скучаю по ней. Нельзя скучать по той, от кого исходили непристойность, необузданность. Она, заблудшая, поклонялась ложному Богу. Я не тоскую и по её красоте, подобной когтю, который медленно тебя поглаживает. Иногда я ложусь на её кровать и засыпаю, размышляя о том, что было бы, если бы она нашла листки бумаги, на которых я пишу. И прочла бы каждую нечестивую фразу, каждое запретное слово о её голосе, о её порочном магнетизме. Мне пришлось бы избавиться от улики.

Каждое утро, вставая, я пытаюсь уловить её запах, напоминающий музыку, похожий на пламя, в котором хочется сгореть. Пытаюсь, но теперь уже не чувствую этого.

Её имя никто больше не произносит. Мне трудно вспомнить, где находится могила без надписи и цветов. Безымянная могила заблудшей. Не