Читать книгу "Гладиатор умирает только один раз - Стивен Сейлор"

вторых рук сплетни о друзьях Семпронии, Диокл был известен своим острым языком, а Семпрония умела замечать недостатки; их отношения могли быть не чем иным, как обычным желанием пошептаться и посплетничать по углам, подзуживая друг друга. Семпрония выбирала себе друзей, мужчин и женщин, потому что они развлекали ее, радовали глаз или стимулировали ее интеллект. Никто не считал ее рабой страсти; запал, с которым она танцевала или декламировала свои стихи, показывали лишь часть ее персоны, один маленький мазок на портрете волевой женщины, женившей на себе консула, чтобы прочитать все книги в его кабинете.

Что касается заговора против консула, я не услышал об этом ни единого слова. Окружение Семпронии возмущалось ее заточением и собственным изгнанием из дома консула, но впечатление, полученное от ее купающихся друзей, было скорее безобидным возмущением. Друзья Семпронии считали Децима Брута серытным и безвредным дурачком. Они игриво спорили между собой, сколько времени понадобится Семпронии, чтобы подчинить «старого книжного червя» своей воле и возобновить свои прежние посиделки.

Одно открытие меня удивило. Если верить банщикам, Серторий, легат-отступник в Испании, был гораздо более горячей темой для разговоров в кругу друзей  Семпронии, чем консул, его жена и возничий. Как и мой друг Луций Клавдий, они считали, что Серторий намеревался оторвать испанские провинции у Рима и стать там правителем. В отличие от Луция, друзья Семпронии тихонечко перешептывались и аплодировали Серторию и его повстанческим планам.

Децим Брут отвергал друзей своей жены как легкомысленных людей, беспечных, наивных в политике. Я попытался представить себе, чем такой бунтарь, как Серторий, мог приглянуться этим дилетантам. Были ли они просто увлечены сладостно-горьким очарованием, исходящим от его отчаянных шагов?

После бань я двинулся к Большому Цирку или, точнее, к нескольким тавернам, лупанариям и игорным домам в непосредственной близости от ипподрома. Я давал взятки, когда это было необходимо, но часто мне приходилось упоминать только имя Диокла, чтобы получить информацию. Завсегдатаи Цирка сходились во мнении, что возничему по вкусу всегда были юные атлетки. Его нынешним увлечением была нубийская летучая мышь-акробат, которая выступала в перерывах между гонками колесниц и, как все считали, выступала затем после гонок в частном порядке в спальне Диокла. Конечно, нубийка могла быть лишь прикрытием для других, более серьезных любовных дел  Диокл, а она только помогала подыгрывать ему в этом..

Если круг Семпронии гудел о Сертории, то толпы в Цирке, пренебрегая политикой, гудели о скачках следующего дня. Меня мучило неприятное ощущение, что некоторые из моих осведомителей что-то скрывают. Среди разговоров о лошадях и бряцанье игральных костей, хриплого смеха и криков «Помоги мне, Венера!», я почувствовал некоторую тревогу, даже дурное предчувствие. Возможно, это была всего лишь общая нервная вспышка в ночь перед днем забегов колесниц. Или, возможно, к тому времени я выпил слишком много вина и наслушался слишком много разговоров всяких болтунов, чтобы ясно смотреть на вещи.

И все же мне казалось, что в Большом Цирке творится что-то непредсказуемое.

С пением петухов я покинул окрестности Цирка, поплелся через Рим на Эсквилинский холм. Бетесда ждала меня. Ее глаза загорелись при виде, несколько истощенного расходами, мешочка с серебром, который она нетерпеливо выхватила из моих рук и положила в пустой домашний сундук.

Через несколько часов, когда у меня все еще болела голова от слишком большого количества вина и слишком короткого сна, я снова оказался в кабинете консула. Я договорился приехать к нему домой за час до первого забега, чтобы доставить свой отчет о том, что успею узнать к этому времени.

Я рассказал ему все, что узнал. Слухи из вторых рук о купающихся в банях и пьяниц в таверне казались мне банальными, но Децим Брут молча выслушал и серьезно кивнул, когда я закончил. Он покосился на портрет своей жены.

– Тогда получается ничего нет! Скорпус  просто утонул, а сыскарь ничего не нашел. Ты все-таки перехитрила меня, Семпрония?

Портрет не ответил.

– Я еще не закончил, консул, - сказал я ему. – Сегодня я сам пойду на скачки. Я буду держать глаза и уши открытыми. Я еще могу…

– Да, да, как хочешь, – Децим Брут неопределенно махнул рукой, отпуская меня, и не сводя яростно прищуренных глаз с изображения Семпронии.

Раб проводил меня из кабинета консула. В атриуме дорогу нам пересекла небольшая вереница женщин. Мы остановились, когда мимо проплывал шлейф сопровождавших свою хозяйку из одной части дома в другую. Я вгляделся в их глубину и увидел пышные каштановые волосы, украшенные жемчугом. Зеленые глаза встретились с моими и посмотрели в ответ. Раздался хлопок в ладоши, и процессия остановилась.

Семпрония вышла вперед. Децим Брут был прав: картина не передавала ее красоту. Она была намного лучше, чем я ожидал. Даже сквозь пышную драпировку ее столы была заметна ее гибкая элегантная фигура, которая подтверждалась тонкостью ее длинных рук и изящной шеей. Она сверкнула отчужденной вызывающей улыбкой, которую так хорошо уловил ее портретист.

– Ты новенький. Ты из сослуживцев моего мужа? – спросила она.

– У меня… были дела с консулом, - ответил я.

Она осмотрела меня с головы до ног.

– У тебя круги под глазами. Ты выглядишь так, как будто гулял всю ночь. Иногда мужчины попадают в неприятности, не ложатся спать допоздна…  и суют нос, куда не следует.

В ее глазах блеснул вызов. Она мне угрожала? Я должен был держать язык за зубами, но я не стал.

– Как поживает Скорпус? Я слышал, у него проблемы.

Она сделала вид, что озадачена.

– Скорпус? Ах да, эта надоедливая ищейка моего мужа. Скорпус утонул.

– Я знаю.

– Странно. Он плавал, как дельфин.

– Я слышал.

– Такое может случиться с кем угодно, – она вздохнула. Ее улыбка исчезла. Я увидел проблеск сочувствия в ее глазах и взгляд, от которого у меня застыла кровь. «Такой хороший был парень, - казалось, говорил ее взгляд. - Как жаль, если и тебя придется убить!»

Семпрония присоединилась к своей свите, а меня провели до двери.  

К тому времени, когда я добрался до Большого Цирка, весь Рим,