Читать книгу "Анатом - Федерико Андахази"

Возможно, вы спросите, почему я решил открыть свою тайну именно вам. И выяснится, что, не подозревая о том, вы стали источником открытий, которые были мне явлены.

Теперь все зависит от вас. Если вы сочтете, что я совершил святотатство, открыв вам то, о чем поклялся молчать, прервите чтение и предайте эту бумагу огню. Если же я до сих пор заслуживаю хоть немного вашего доверия и вы решитесь продолжать чтение, умоляю вас, во имя Господа, храните эту тайну.

Здесь кроется исток трагедии. Если бы он знал, что знание, открытое им Инес де Торремолинос, обернется еще худшим, чем смерть и молчание, он не написал бы больше ни слова. Однако он продолжал макать перо в чернильницу.

Поставив в письме последнюю точку, он заметил, что из часовни выходит народ.

Матео Колон вырвал лист из тетради и сложил оборотной стороной вверх. Молчаливая толпа студентов, дойдя до середины патио, начала небольшими группами расходиться по аудиториям. Последним вышел messere Витторио, а вместе с ним — Алессандро де Леньяно. Messere Витторио задержался во дворике часовни и кивком головы попрощался с деканом.

Матео Колон видел в окно, что декан остановился рядом с messere и не отходит от него. Видел, что декан, прислонившись к колонне, начал один из своих обычных допросов. Анатом не слышал, о чем они говорят, но ему были хорошо знакомы инквизиторские жесты Алессандро де Леньяно, когда тот упирал руки в бока и больше обычного хмурил брови. Анатом уже потерял всякую надежду передать письмо messere, как вдруг неожиданно декан направился к себе. Messere Витторио задержался еще немного, чтобы убедиться, что в патио никого нет и никто не крутится возле галереи, затем быстро направился прямо к окну анатома. Матео Колон бросил письмо сквозь решетку. Messere Витторио поддал письмо ногой, чтобы оно отлетело подальше, затем встал на колено и сунул его в сандалию. В этот момент из крытой галереи появился Алессандро де Леньяно.

— Кажется, вам пора менять обувь, — заметил декан и, прежде чем messere Витторио сумел что-то ответить, добавил: — Жду вас в мастерской, — развернулся и исчез в глубине галереи.

Messere Витторио больше всего желал бы увидеть декана покойником. Желанию этому в некотором смысле суждено было сбыться.

Декан

Голова Алессандро де Леньяно лежала на столе в мастерской messere Витторио, глядя в потолок. Глядя, если можно гак выразиться, поскольку на самом деле выпуклые глаза были неподвижны. Маэстро провел ладонью по лбу, так сказать, обезглавленного декана, задержался на нахмуренной брови, приставил к ней резец и нанес резкий удар; поднялась пыль, похожая на костную. Декан был окоченелым, как мертвец, но с живым выражением лица. Однако при прикосновении он был холодным — гораздо холоднее, чем мертвец. Полгода назад messere Витторио получил приказ изваять бюст Алессандро де Леньяно. Декан поднялся со скамьи и подошел к скульптуре, созданной в его честь. Он рассматривал ее нос к носу, можно сказать, стоял перед зеркалом каррарского мрамора. Художник сумел точно изобразить своего заказчика, и сколько бы раз сам он ни останавливался перед бюстом, всегда чувствовал отвращение, какое охватывало его при виде живого Декана. В последние полгода messere Витторио приходилось часто видеть декана, при этом он не раз испытывал желание вогнать резец в лоб самого Алессандро де Леньяно, — например, после того, как выслушал оценку своих трудов.

— Видывал я вещи и похуже, — произнес Декан с пренебрежением и едва ли не швырнул в лицо messere пятнадцать дукатов. — Пусть это отнесут сегодня вечером в мою канцелярию, — добавил он, повернулся и вышел из мастерской, хлопнув дверью.

Бюст, решил messere Витторио, — верное отображение оригинала. Выражение лица декана было совершенно идиотическим: черты искажены яростью, сильно выступающая, наподобие балкона, нижняя челюсть и полузакрытые глаза, придававшие лицу сонное выражение. Флорентийскому мастеру чужда была снисходительность; если заказчики нравились ему, он мог великодушно приукрасить их, как, например, когда делал профиль одного из известных приближенных Медичи. Однако бюст Алессандро де Леньяно был верным отражением мнения messere о декане. Никто во всей Падуе не испытывал к декану ни малейшей симпатии. Без сомнения, никто не пожалел бы, узнав о его смерти.

Около полудня, следуя ежедневному обычаю, Алессандро де Леньяно направился на рыночную площадь. Он прошел по набережной Сан-Бенедетто, где прохожие приветствовали его весьма учтиво, но когда свернул к Мосту Тади, все — про себя — принялись желать ему самого худшего. С тем же неподдельным чувством, что messere Витторио, толстая торговка фруктами, у которой он, как обычно, купил абрикосов, умильно улыбнулась ему, но про себя подумала: «Чтоб тебе подавиться косточкой!» Как и торговка фруктами, портной, которому он собирался заказать шелковый камзол, с радостью удушил бы его легким шелком плаща, который декан заказал неделю назад, а теперь отверг, едва взглянув:

— Ты что, кроил его зубами?

Алессандро де Леньяно знал, что все кругом его ненавидят. Однако это доставляло ему живейшее удовольствие.

В свое время декан был учеником Якоба Сильвиуса Парижского. Несомненно, он не обладал талантами своего учителя в искусстве медицины. Единственное, что перешло к Алессандро де Леньяно от Сильвиуса, это презрение к себе подобным. Все эпитеты, которыми можно было определить французского анатома, в том числе — алчный, грубый, высокомерный, мстительный, циничный и сластолюбивый, — оказывались недостаточны, чтобы обрисовать нрав декана Падуанского университета, и, несомненно, после смерти его могла ожидать эпитафия не менее лапидарная, чем на могиле его учителя:

"Здесь лежит Силъвиус, который никогда ничего не делал бесплатно.

Теперь, мертвый, он в ярости, что ты читаешь это задаром".

В это утро декан пребывал в превосходном настроении. Он выглядел бодрым, а чувствовал себя, как полководец, выигравший битву. Он с удовольствием предвкушал удушливый дым костра и готов был, в случае необходимости, зажечь его собственной рукой. Он с нетерпением ожидал конца дня. Завтра должен был начаться судебный процесс, который, не без множества подводных камней, будет проходить в присутствии кардиналов Карафы и Альвареса Толедского и, наконец, самого Павла III.

Алессандро де Леньяно шел бодро, как будто его только что перестала мучить подагра, которой он страдал уже много лет. Он пребывал в таком восторге, что даже не заметил торчавшего из сандалии messere Витторио уголка сложенного письма. Возможно, благородный поступок messere Витторио объяснялся простым незнанием. Возможно, флорентийский скульптор не подозревал, что, если бы был застигнут на месте преступления, то повторил бы судьбу своего друга: в соответствии со Святым Уложением тот, кто разговаривает с уличенными в ереси, сам считается еретиком.

Матео Колон стал последней навязчивой идеей декана. Ни один из них никогда не одаривал другого своим расположением. Алессандро де Леньяно питал к Матео Колону ненависть, соразмерную разве что с тайным восхищением, которого не мог не испытывать. Декан имел обыкновение пренебрежительно обращаться с анатомом и не упускал случая унизить его перед учениками, именуя цирюльником, благодаря закону, исключавшему хирургов из Королевской коллегии врачей и обязывавшему их вступать в Гильдию цирюльников, таким образом они оказывались приравнены к кондитерам, пивоварам и писарям. Но когда Матео Колон сделался знаменитостью, декан не чурался похвал и принимал на свой счет приходившие из самых разных стран поздравления по поводу того, что преподаватель вверенного ему Университета открыл законы кровообращения, как будто в открытии была заслуга деканата.