Читать книгу "Проклятие Тары. Артефакт-детектив - Алекс Монт"

изборожденном морщинами лице настоятеля результат воздействия своих слов. К его разочарованию лицо настоятеля ничего не выражало, оставаясь умиротворенно-спокойным. Наконец его губы зашевелились.

— Досточтимый Замдзин Боло приглашает господина красного командира пройти в дацан для дружеской беседы, — перевел молодой монах. Дягур пожал плечами и сделал знак Самуилу следовать за ним. Храмовое убранство поразило его. Ему не раз доводилось видеть бурятские храмы с их вогнутыми крышами, скульптурами священных животных и многочисленными барабанами хурдэ, в которых верующие оставляли молитвы, но побывать внутри, в самом святилище, так и не пришлось.

Боговдохновенная статуя Тары, казалось, испускала неземной свет. Ее лицо было погружено в отрешенное созерцание. Юная богиня восседала на лотосовом троне, ее правая нога была чуть приспущена, а покоившаяся на колене рука удерживала стебель цветущей утпалы. Другой стебель с еще не раскрывшимся бутоном был зажат пальцами левой руки богини. Пятилепестковая диадема венчала голову Тары, а убранные узлом волосы обвивались рядами жемчужных нитей с цветами и гирляндами. Законченной формы груди были открыты, стройные бедра богини облегало невесомое дхоти[11]. Непривычная для европейского уха музыка, звучавшая в храме, сопровождалась позвякиванием молитвенных колокольчиков хонхо и горловыми песнопениями лам.

— Ом Таре Туттаре Туре Соха, — методично тянули монахи воспевающую богиню мантру. Высокие голоса сменяли низкие; глубокие протяжные звуки, изливавшиеся из длинных труб, сопровождались мелкой дробью барабанов, смешанной с мелодией цимбал и надрывным воем морских раковин. Фимиам курившихся благовоний одурманивал, заставляя забыть о мирском и предаться созерцанию…

— Верует ли красный командир в Бога? — задав такой необычный для буддиста вопрос, настоятель вывел из сокровенного забытья Дягура. Начдив смутился. Он еще не пришел в себя от увиденного и, пребывая в легком трансе, пробурчал сквозь зубы нечто невразумительное. Толмач только развел руками. Старик повторил вопрос, и Дягуру ничего не оставалось, как признать себя атеистом. Эта ложь далась ему с трудом, слова застревали в горле, будто кто-то клещами вытаскивал их. Не будь рядом писаря, он, быть может, ответил иначе, но в присутствии Самуила не осмелился сказать ламе правду. Повторив прославляющую Тару мантру, Замдзин Боло изрек:

— Все, что находится в храме, принадлежит Богу. Забирая у Бога, ты навлекаешь на себя неисчислимые несчастья и горести. И неважно, веруешь ли ты или нет. Колесо сансары овладеет тобой, и не разорвать тебе цепи перерождений! Хитроумный лама категорически не хотел отдавать сокровищ и решил перейти на язык, понятный незваному пришельцу. А то, что его слова, мягко говоря, не совсем отвечают воззрениям буддизма, в данный момент не заботило настоятеля.

Когда до Дягура дошел смысл мрачного пророчества Замдзина Боло, он поднял голову и произнес глухим надтреснутым голосом:

— Как обычный человек, я понимаю, что сказал мне досточтимый. Но как красный командир, связанный присягой и долгом перед народом, должен выполнить приказ моего правительства.

Монах еще не закончил переводить, как Замдзин Боло властным жестом остановил его.

— Храбрый воин Будды, благородный Унгерн отвоевал у нечестивых китайцев награбленные в наших храмах сокровища и отдал их под покровительство милосердной Тары. Ты же, бряцая оружием, хочешь вновь покуситься на наши реликвии и святыни, — слово в слово перевел ответ ламы послушник.

Дягур колебался. «Ежели старик не отдаст золото по-хорошему, беспорядков не избежать. В дивизии полно бурят, и бог знает, как они поведут, когда придется применить силу. А коли бунт приключится? Да еще на глазах бдительных товарищей из московского ЧК, будь они неладны! Свалились на мою голову, контролеры хреновы!» — сетовал на судьбу начдив.

Перед рейдом на Гандан в дивизию влился отряд латышских стрелков, призванных сопровождать ценный груз до Верхнеудинска. Их командир товарищ Мартенс весь поход проявлял нетерпение и, щеголяя подписанным самим Дзержинским мандатом, требовал от Дягура решительных и беспощадных действий. «Лам повесить, а храм сжечь к чертовой бабушке!» — надоедал начдиву латыш идиотскими советами. Мартенс неспроста появился у Дягура. Перед этим он успел побывать в Новониколаевской тюрьме, где навестил Унгерна и попробовал допросить его, но, подобно Сагилевичу, потерпел неудачу. После расстрела барона упертый комиссар с санкции Дзержинского отправился к Блюхеру, дабы на месте разузнать о золоте. В ответ военмин включил его людей в дивизию Дягура. Ссориться с Дзержинским он не посмел.

— К рассвету золото должно быть погружено на подводы, — твердо заявил Дягур, поставив точку в тягостном, начинавшем утомлять его споре и, не дожидаясь ответа Замдзина Боло, вышел из дацана. Самуил чуть замешкался и, как того требовал буддийский обряд, окропил святой водой голову, а перед тем, пока шли пререкания начдива с настоятелем, умудрился выпросить у закончивших петь монахов нательный оберег зандя.

Наступил вечер, и ламы начали сносить золото. Безмолвно вытаскивая обитые железом ящики, они ставили их рядами перед дверьми храма и, не поднимая глаз, скрывались в глубине. Рваными желто-красными клочьями по небу растекалась заря. Внезапными одиночными порывами ветер рассыпал в воздухе сухую песчаную пыль, от которой чесались глаза и краснели веки. Не меньше людей страдали норовистые бурятские лошади. Они нервно поводили ноздрями и громко отфыркивались. Один Мартенс не чувствовал неудобств. Одетый в черную кожанку и генеральские галифе, он вальяжно разгуливал промеж ящиков и, размахивая маузером, грязно сквернословил. Стоявший в отдалении Дягур выглядел безучастным наблюдателем и с внешним равнодушием взирал на суетливую возню перед дацаном.

На самом деле творившееся на его глазах унижение монастыря было не по душе начдиву. Он еще мог понять бескровное изъятие добровольно отданных ценностей, но когда люди Мартенса, заполнив золотом подводы, яростно заработали прикладами, оттесняя от дверей храма почувствовавших неладное лам, он вскочил на коня и поскакал навстречу волновавшимся эскадронам. Проклятия и мольбы несчастных монахов неслись ему вслед. Опасаясь бунта бурятов, он снял осаду и отвел конников подальше от дацана. Чекисты же возомнили себя хозяевами положения и, посчитав, что настоятель утаил часть золота, ворвались внутрь.

Сбросив на пол статую Тары и выволочив изваяние наружу, они принялись глумиться над поверженной богиней на глазах у застывших от ужаса монахов. Окружив опрокинутую на спину и лежавшую на земле Тару, латыши мерзко улюлюкали, отпуская скабрезные шутки и замечания. Этого им показалось мало, и все дружно помочились на статую, оглашая округу дурным гоготом. Затем настал черед алтаря. Обезумев от собственной вырвавшейся на свободу дикости, с животным восторгом раздухарившегося быдла, чекисты срывали со стен сотканную золотыми нитями драпировку. Разрывая ткань на куски, они заворачивались в ее лоскутья и, кривляясь друг перед другом, представляли, как облагодетельствуют своих женщин.

С грохотом опрокидывая жертвенные столы, они с хрустом выламывали резные, черного дерева ножки из столешниц, после чего разбивали прикладами вековой палисандр и выковыривали штыками драгоценные камни инкрустаций. Тащили все, что попадалось под руку