Читать книгу "Домик окнами в сад. Повести и рассказы - Андрей Александрович Коннов"

послезавтра в деревню поеду. Хочу к бабушке на могилку, и дом посмотреть нужно.

– Продавать будешь? – понятливо заметил отец и добавил со вздохом, – правильно, сын! На что он тебе? Новый сосед купит с удовольствием!

– Не знаю… Не решил ещё. Память бабушкина. Всё детство там прошло, считай!

– Моё – тоже, – тихо произнёс отец со вздохом.

Стояла вторая половина августа. Золотая пора, преддверие бабьего лета. В прозрачной, родниковой утренней свежести уже ощущались первые осенние запахи, поздними вечерами небо становилось безлунным, густым, бездонным и ярко-звёздным, а воздух сырым и тяжёлым, но дни выдавались жаркими и сухими и, казалось, лету не будет конца. От жары трава посохла, превратилась в солому, в сено, ступишь ногой, хрусть – и остаётся только труха. А первые жёлтые листья со старых тополей и лип несмело затанцевали в воздухе, и беспричинно вдруг поселялась на душе грусть.

Марков вместе с отцом ехал с нанятым «бомбилой» в пожилой, пропылённой, жёсткой «девятке» в деревню. Он вёз изысканный, большой венок, краску и кисти – подновить, подкрасить оградку – если потребуется. Ему было до слёз обидно за то, что не смог тогда проводить бабушку в Вечность и, даже, умерла она не у себя в комнатке, где стояли старая узкая металлическая кровать, громоздкий, не подвластный времени стол и ровесник столу – резной, словно терем, комод, над которым висят две добротные рамы со вставленными в них под стекло, по деревенскому обычаю, множеством фотографий – старых, пожелтевших и новых. Вся бабушкина жизнь и жизнь дорогих ей людей… Умерла она в доме престарелых, не имея под старость сил жить в деревне одной! А доживать в квартире родителей Маркова не захотела, потому что не любила своей невестки за скверный характер и не желала от неё никакой помощи. Хотя, и никогда с ней не ссорилась. Тихой, но очень гордой была баба Тоня!

Старое сельское кладбище напротив отремонтированной и вновь открытой церкви, спряталось за забором из пожелтевших, ноздреватых от времени каменных плит, и казалось уютным, тихим и милым. Не слышались картавые перебранки грачей, заполошного стрекотания сорок, лишь скромно перешёптывались над могилами разных годов и эпох густые кроны клёнов, дубов и лип, посаженных, видимо, ещё в царствование последнего русского императора. Лишь лёгкие запах прели и густой – крапивы, к которым странным образом примешивался запах краски от недавно подновлённых, где-то, оград и надмогильных обелисков.

Отец молчал, осторожно шагая между рядов крестов и памятников, к могиле бабушки. Молчал и Марков, с сопением таща большой венок с трогательной надписью, выведенной каллиграфическим почерком на ленточке из чёрной фольги с золотистым обрамлением.

Бабушкина могила выделялась на фоне остальных своей добротностью и непохожестью на другие: гробница из мраморной крошки, памятник в виде печального ангела, сидящего на пьедестале, склонившего кудрявую головку и опустившего крылья, с православным крестом в руках – из настоящего мрамора. А в пьедестал вделана бабушкина фотография – она на ней, куда как моложе нынешнего Маркова… Но уже вдова погибшего на войне солдата – его деда. Взгляд скорбный, полный безысходного горя… Губы плотно сжаты, а на лице – ещё ни одной морщинки. Именно такую фотографию пожелал видеть над могилой отец.

Марков аккуратно положил венок на гробницу, поднял глаза на фотографию и не удержался – тихо заплакал, отвернувшись от отца, который тактично старался не замечать слёз сына. Он даже вышел за могильную ограду, закурил и произнёс, в который раз, стоя спиной:

– Я не стал тут всё плиткой выкладывать. Для себя место оставил. Когда лягу здесь – ты уж сам смотри, что и как обустроить. Только памятника не надо – крест поставь, и хорош!

– Живи, пап! – сквозь горловой спазм и стиснутые зубы процедил Марков.

Долгая прямая улица, на которой, в самом её конце стоял бабушкин дом, по-старому именовалась Дунай, а жители её – «дунаями». По дороге, отсыпанной крупным щебнем, машина катила осторожно, с деликатным шуршанием, но, всё равно – плотный, непроглядный шлейф меловой пыли оставался за ней, нехотя оседая. Стоящие по обеим сторонам дома, почти все были брошены, хотя ещё добротны и ветшали, покорно, и скорбно. Палисадники возле их незрячих окон заросли никем не контролируемой сиренью, бузиной и бурьяном. И ни души, ни звука… Марсианская тишина. Лишь, кое-где наблюдалась жизнь в виде кур, окопавшихся в горячей пыли, млеющих на жаре под кустами. Но вот стали виднеться и ухоженные, обновлённые постройки, с новыми крышами, увенчанными разнокалиберными телеантеннами. Да в самом конце, на выгоне, перед обмелевшим за знойное лето прудом – на противоположной стороне от бабушкиного дома, возвышались недостроенные ещё, чьи-то двухэтажные хоромы, с торчащими, словно рёбра скелета доисторического динозавра, новыми стропилами под крышу.

Дом, в котором когда-то жили Оля и её родители – было просто не узнать. Расширенный пристройками, отремонтированный, с высаженными цветами в палисаднике за выкрашенным штакетником. Забор из нестерпимо блестевшего в полуденных жарких лучах серебристого металлопрофиля – новый. В нём – ворота, рядом калитка, на которой красуется большая медная бляха с затейливо выполненным номером. На бетонированной площадке перед воротами, чуть ли не уткнувшись в них носом, замерла красная, свеженькая «КИА СПОРТАЖ». На звук подъехавшей машины калитка немедленно открылась, и появился седоватый, поджарый мужчина. Смуглый, горбоносый, с аккуратно подбритыми усиками и живыми, весёлыми карими глазами. Он поспешно подошёл к «девятке», с бесцеремонным любопытством заглянул в салон и тут же расплылся в улыбке, демонстрируя свои белые зубы, вперемешку с золотыми.

– Дядя Володя, здравствуй, дарагой! – запел он с кавказским акцентом, почтительно помог отцу выбраться и затряс его ладонь двумя своими, демонстрируя уважение и беспредельную радость.

Марков вылез следом, с удивлением рассматривая нового соседа.

– Мой сын Николай, – кивнул отец на Маркова, освобождая свою руку и добавил солидно, – теперь это всё его будет, по наследству… Вот, приехали поглядеть.

Новый сосед соколом подлетел к Маркову, протянул руку, весело затараторив:

– Очень рад знакомству! Байрамов Аликрам. Алик… Живём здесь. Сельским хозяйством занимаемся. Фермер. Земля есть. Работаем. Картошка, капуста, лук, чеснок сажаем. Семьёй работаем… Дом покупал с участком. Женщина одна продавал. Ольга Вячеславна. Хороший такой, учительница заслуженная. Сама отсюда родом…

– Я её знаю, – перебил бодрого говоруна Марков, – она мне родственница дальняя, по бабушке покойной, вернее по её мужу, деду моему, – и, с внезапно ёкнувшим сердцем, спросил, – а где же она сейчас, Алик, не знаете?

– Знаем, почему не знаем? – охотно отвечал тот, – в Сибирь с мужем жила… А теперь сюда переехали. Там квартиру продаёт – в город купил. Муж у неё военный