Читать книгу "Верхние Саванны - Жюльетта Бенцони"

— Возьмите штурвал, друг мой, — сказал Турнемин. — Сегодня я решительно не в форме, сейчас пришлю вам вахтенного…

Ему понадобилось собрать всю свою волю, чтобы произнести эти несколько слов, потому что на самом деле ему страшно хотелось расквасить парню физиономию за то, что он осмелился предложить руку Мадалене. Но как это сделать, если подчиненный только что поймал тебя на грубейшей ошибке? Ругаясь на чем свет стоит, он пошел к своей каюте и ногой распахнул дверь. Она с грохотом ударилась о деревянную переборку, эхом отозвался тихий вскрик.

— Ой! Как же вы меня напугали, сударь! — защебетала Фаншон тоненьким голоском, встав ему навстречу с прикрепленной к стенке лавки.

Она казалась взволнованной.

— Что вам здесь нужно? — рявкнул Жиль, которого нимало не заботили чужие тревоги.

Резкий тон, казалось, еще больше напугал Фаншон, и девушка разрыдалась — слезы бежали ручьями по миниатюрному треугольному личику с красивыми карими глазами и очаровательными ямочками… оставлявшими, впрочем, молодого человека равнодушным. Скрестив руки на груди, он смотрел на заливавшуюся слезами девицу с легким раздражением.

— Час от часу не легче! Что еще за рыдания, Фаншон?

— Я… мне… было так страшно, сударь!

— Страшно? Чего? Ветер волну поднял, так он уже успокоился.

— Нет, не в этом дело… Я гос… госпожу боюсь!

— А что с ней? Стало хуже? Да прекратите же!

Говорите толком, черт побери! Что высмотрите на меня, как баран на новые ворота…

— Нет, ей не хуже. Она даже уснула. Но во сне она разговаривает, это такой ужас! Я так боюсь, так боюсь, сударь… Защитите меня…

Он и опомниться не успел, как Фаншон бросилась ему на шею и обвила ее с неожиданной силой. От резкого движения темная накидка соскользнула с плеч девушки, и она осталась в белой ночной сорочке. Жиль попробовал оторвать от себя Фаншон и призвать ее к сдержанности, но, дотронувшись до гибкого тела горничной, почувствовал сквозь тонкую ткань его тепло и весьма соблазнительные формы. Ощущение доставило ему удовольствие, однако достоинство заставляло сопротивляться.

— Да отпустите меня наконец! — произнес он с нарочитой строгостью. — Просто смешно! Чужой сон ее напугал! Так разбудили бы хозяйку.

По крайней мере, от кошмаров ее избавили бы.

Ну, пустите же!

Куда там! Фаншон не только не разжала объятий, но, как показалось Жилю, льнула еще сильнее. Зарывшись лицом в плечо молодого человека, она что-то лепетала — наверное, с ее точки зрения внятно, но Жиль не разобрал ни слова — и липла к нему так, что в конце концов он отреагировал как любой здоровый мужчина, скорее не потому, что его покорили прелести юной камеристки, а из-за нескольких недель воздержания.

Хотя и девушка была недурна.

По-прежнему злясь, но уже поддавшись искушению, он перестал ее отталкивать, тем более

что это было бесполезно. Да и не привык Жиль грубо обращаться с женщинами. Фаншон сразу же довольно замурлыкала — кошечка, да и только, — удивительно быстро забыв все свои страхи: не так уж они, видно, были велики. Последние сомнения на сей счет развеялись, когда девушка, тесно прижавшись к Жилю, начала тихонько извиваться, стараясь подхлестнуть его желание, в чем, ей-богу, не было необходимости.

Ее свежее тело пахло клевером — запах вряд ли естественный, но приятный; впрочем, и само это небольшое приключение начинало нравиться Жилю, он даже подумал, что для разрядки ему необходимо что-нибудь именно в таком роде.

И, схватив Фаншон за бедра. Жиль швырнул ее на узкую кушетку, служившую ему кроватью, одним движением задрал свободную сорочку, обнажив розовое тело с чудесными ямочками, крепкие, как яблочки, груди… синие шелковые чулки и розовые подвязки с бантиками — невольно задумаешься, какие причуды порой вызывает у девиц страх.

Лицо юной горничной исчезло под пеной батиста, но на то, что оказалось открытым, молодой человек взирал с живейшим интересом, представшее его взорам угощение было столь аппетитным, что он, не мешкая, приступил к трапезе.

Вмиг оказавшись на кушетке, он со всем усердием принялся убеждать гостью, что в полной мере оценил подарок.

В одну секунду из мурлыкающей кошечки Фаншон превратилась в пантеру, из-под батиста раздавалось настоящее рычание, пока она наконец не освободилась от него и не впилась губами в губы Жиля. Страх ее, видно, никак не проходил, потому что после первой атаки она вызвала Жиля на вторую, а после и на третью, да так умело, что он погрузился в размышления о том, кто так хорошо воспитывает дочерей виноградарей из Обервилье. Однако, не желая оставаться в долгу, Жиль, прежде чем отослать Фаншон к хозяйке, в четвертый раз воздал ей должное.

Слегка пошатываясь, Фаншон подошла к валявшейся на полу накидке, завернулась в нее по самые глаза, а затем спросила:

— Завтра мне прийти?

— Только если ты опять испугаешься.

— Еще как! Сильнее, чем сегодня…

Жиль расхохотался и, хлопнув горничную по мягкому месту, подтолкнул ее к двери.

— Иди, иди! Это было… весьма недурно…

Оставшись в одиночестве, он упал на кровать и заснул как убитый, с легким сердцем и приятной истомой в теле. Но когда наутро Жиль встретился взглядом с чистыми непорочными глазами Мадалены, кровь бросилась ему в лицо, и он, отвернувшись, поспешил к вахтенному, не в силах дольше выносить ее взор, в котором ему чудился упрек. Разве может она судить о физиологических потребностях молодого, полного сил мужчины?

С тех пор Фаншон стала наведываться к Жилю каждую ночь. Она казалась совсем простой и бесхитростной. Ей нравилось заниматься любовью, она делала это весьма умело, сжимая хозяина в немых, но страстных объятьях, и была счастлива, что может любить такого красавца.

Жиль не без удовольствия принимал ее ласки, однако вскоре с ужасом обнаружил, что, чем полнее его удовлетворяет Фаншон, тем сильнее ему хочется обладать Мадаленой. Камеристка, конечно, помогала приглушить его болезненную страсть к прекрасной сестре Пьера, но не могла унять ее вовсе. Он знал, в какую бесконечную муку эта страсть обратится, если ему так и не удастся ее утолить.

Разумеется, он упрекал себя за такое святотатство — вожделеть к самой невинности и чистоте — но сам же находил себе прощение: зачем всемогущий Господь дал небесному ангелу тело, словно созданное для любви и сладострастья.

Что же касается Жюдит и ее бремени, Жиль не мог без гнева даже вспоминать о ней и запретил себе думать о том, как сложатся их отношения до тех пор, пока сама жизнь не заставит супругов окончательно объясниться, равно как запретил себе задавать Фаншон даже самые невинные вопросы об образе жизни госпожи Керноа в Фоли-Ришелье. Он мог возвысить хорошенькую горничную до положения своей любовницы, но не желал опускаться, выслушивая в постели признания, от которых за версту несло кухней… И, когда однажды Фаншон позволила себе намекнуть на двусмысленную роль барона де Керноа, считая, что доставит этим удовольствие любовнику, Жиль тут же положил конец их интрижке, запретил до тех пор, пока она находится под его крышей, упоминать, даже в мыслях, имя барона де Керноа и пригрозил, что в противном случае немедленно пошлет ее обратно в Европу. Камеристка разрыдалась, но несколько подаренных Жилем золотых мгновенно подняли ей настроение.