Читать книгу "Сыщик Вийт и его невероятные расследования - Эд Данилюк"

Истопник нехотя бросил парнишке монету. Та сверкнула в воздухе и в одно мгновение очутилась в чумазой ладони.

– Что ж ты госпоже Бук покоя не даёшь?.. – проворчал шофёр. – И так скандал, а тебе всё неймётся!

Дедуктивист пожал плечами и повернулся к беспризорнику.

– Не согласишься ли ты, мой друг, отнести письмо? – спросил Ронислав Вакулович. – За плату, конечно!

Глаза мальчишки вновь загорелись. Он с независимым видом кивнул и сплюнул на мостовую.

– Благодарю, – серьёзно сказал сыщик. Он обвёл взглядом внутренности паромобиля, но не увидел чего-либо подходящего. Тогда Вийт вынул из петлицы мундира бутоньерку с алой лилией и протянул её беспризорнику. – Передай это той самой госпоже Бук. Скажешь: от Ронислава.

– От Ронислава, – покладисто кивнул парнишка, забирая цветок.

Фирс, не дожидаясь приказа, достал ещё одну монетку и отдал её беспризорнику.

Тем временем анатомический поэт оказался уж совсем в плачевном положении. С десяток рук трясли фонарный столб, и юноша явственно начал с него соскальзывать.

– Оставьте того господина в покое, – сказал Вийт, продолжая с любопытством следить за перипетиями неравного сражения.

– Ну да! – мрачно пробурчал мальчишка.

Вийт глянул на Фирса, и тот достал третью монету.

– Так-то оно так!.. – замялся беспризорник, оглядываясь на своих товарищей.

– Вдвойне, что ли? А этот гений стоит такой платы? – с сомнением посмотрел на бунтаря сыщик.

Поэт был обречён. Он с трудом удерживался на трясущемся фонарном столбе и едва успевал уклоняться от летящих в него камней.

Фирс вздохнул и извлёк ещё одну монету.

Беспризорник схватил хаптусъ гевезенъ[5], замысловато свистнул, и вся ватага, заулюлюкав на прощание, унеслась. Лишь голые пятки сверкнули на перекрёстке.

Поэт, растерянно оглядывая внезапно опустевшую улицу, испуганно хватаясь за столб, пополз вниз.

Мундир выдавал в нём студента, внешность и манеры – длинную родословную, мягкость черт – детство, полное безделья. Лицом и голосом он казался слишком юн для университета, но в условиях домашних теплиц подобные запоздалые возмужания нередки. Ввиду субтильности телосложения форменная одежда сидела на нём мешком. В общем, что тут говорить, он был поэт.

– Да юноша спуститься сам не может! – Вийт с удивлением кивнул на пленника фонарного столба.

Ответить его верный помощник не успел. Трубадур пищеварительных каналов сорвался и полетел вниз, навстречу безжалостным булыжникам мостовой.

Раздался вскрик, более похожий на визг, звук удара, и в воздух взмыло облако дорожной пыли.

– Живы? – крикнул Вийт, неспешно приближаясь со своей тростью к месту катастрофы.

Рифмоплёт зашевелился и неуклюже сел на земле.

Фирс порылся в паромобиле, извлёк одёжную щётку.

– Вот, можете привести себя в порядок! – сказал он, бросая её юнцу.

Поэт резко свёл ноги и неуклюже поймал щётку на колени. Попытался стряхнуть пыль с рукава сюртука, но по первому же движению стало понятно, что бузотёр никогда подобными делами не занимался.

– Я помогу вам встать, – пробурчал Фирс.

Он обхватил паренька за плечи и дёрнул вверх. Спасённый в одно мгновение оказался на земле обеими ногами, но вместо благодарностей разразился визгом, с возмущением отодрал от себя руки слуги и отскочил.

– Я Ронислав Вакулович Вийт, – представился дедуктивист. – Как видно по мундиру, я полицейский. А это мой помощник Фирс.

– Позвольте! – слуга отобрал у юнца щётку и принялся стряхивать уличную пыль с его спины.

– Мне ваше имя кажется знакомым, – нахмурился студент, – но не могу вспомнить, где мы с вами встречались, уж простите. Меня же зовут Ветран Петрович Мйончинский.

– Ах вот как! – подобрался Вийт. – Вы должно быть сын Петра-Михаила Сауловича Мйончинского? Правильно? Ясновельможного пана Мйончинского? Тайного советника?

– Tak jest![6] – гордо вскинул подбородок поэт и принялся тщательно поправлять фуражку.

Фирс отряхнул уже спину и рукава скандальщика и перешёл на переднюю часть мундира, но Ветран издал свой обычный визг и отскочил назад.

– Да прекратите вы уже! – вскричал он. – Что за панибратство! Я потомок древнейшего рода!

Истопник, демонстрируя всетерпение, протянул ему щётку.

Инженер-угледобытчик Кисель выкрикивал свои стихи, закатив глаза и трясясь, будто в трансе:

Цекобыли еймо в цеколесни вой-фараоно я бил-уподо бяте,

Ныпрекрас тылани и-тво…[7]

В зале, которую госпожа Квят отвела под поэтический вечер, было душно. На стенах горели газовые светильники, на столах щедро разбрасывали во все стороны своё сияние свечи, туда-сюда сновали около двадцати визитёров и ещё человек пять прислуги – в общем, распахнутые окна не могли обеспечить нужного количества воздуха.

Лукасевич, поэт по призванию, а в служебное время геолог, кивнул на разоравшегося Киселя:

– Вот, изволите ли видеть, тоже поэзия! Перестановка слогов и беспардонное воровство! Как не стыдно!

Геолог, как это принято у интеллигентов, слегка картавил.

– Рад вас видеть, господин утопист, – улыбнулся Вийт. – Вас отпустили под залог?

Лукасевич налил себе вина из бутылки, которую носил с собой, и сразу же отхлебнул добрых полбокала.

– Сняли все обвинения, Ронислав Вакулович! Хоть митинг и был незаконным, я на нём лишь выступал, я его не организовывал!

– Разве призывы к насильственному свержению законной власти больше не наказываются?

– Да полноте! – дёрнул головой геолог. – Власть, конечно, должна быть свергнута, причём всепренепременнейше насильственно, однако есть ведь разница между констатацией исторических закономерностей и зовом взяться за булыжники!

– А газета? – приподнял бровь Вийт. – Кажется, «Ве́рите?», не так ли? Каждый раз, когда она оказывается у меня в руках, с её страниц сочится кровь, причём голубая!

– Газету власти закрыли, – вздохнул поэт и в сердцах допил свой фужер. И тут же наполнил его вновь. Всё из той же бутылки.

– Это какое-то особое вино? – не выдержал Вийт, любопытство взяло верх над правилами хорошего тона.