Читать книгу "Сицилиец - Марио Пьюзо"

Стефан Андолини дотронулся рукой до плеча Майкла и сказал:

— Мне приятно видеть тебя, мой дорогой брат. Ты знаешь, что семья Гильяно доводится нам родственниками?

Майкл был уверен, что это ложь, — что-то в лисьей ухмылке рыжего говорило об этом.

— Нет, — ответил он. — Я знаю лишь, что родители Гильяно работали у моего отца в Америке.

— Как и я, — сказал Андолини. — Мы помогали строить твоему отцу дом на Лонг-Айленде. Старик Гильяно был замечательным каменщиком, и, хотя твой отец предлагал ему участвовать в деле, связанном с оливковым маслом, тот остался при своей профессии. Он работал, как негр, восемнадцать лет и копил, как еврей. Затем он вернулся на Сицилию, чтобы жить, как англичанин. Однако война и Муссолини превратили его лиры в ничто, и теперь у него лишь дом и маленький кусок земли. Он проклинает тот день, когда уехал из Америки. Они думали, что их мальчик вырастет и станет принцем, а он стал разбойником.

«Фиат» поднимал тучу пыли; заросли диких груш и бамбука вдоль дороги казались призраками, гроздья груш походили на опущенные руки. В долинах виднелись оливковые рощи и виноградники. Внезапно Андолини спросил:

— Ты действительно думаешь, что поможешь ему бежать?

— Не знаю, — сказал Майкл. — После обеда с инспектором и доном Кроче я не знаю, что есть что. Хотят ли они, чтобы я помог? Отец говорил, что все сделает дон Кроче. Он ни разу не упоминал об инспекторе.

Андолини откинул назад редеющие волосы. Бессознательно нажал на педаль газа, и «фиат» рванулся вперед.

— Гильяно и дон Кроче теперь враги, — сказал он. — Но мы разработали план без участия дона Кроче. Тури и его родители рассчитывают на тебя. Они знают, что твой отец никогда не обманывал друга.

— А на чьей ты стороне? — спросил Майкл.

Андолини вздохнул.

— Я сражался за Гильяно, — сказал он. — Мы были товарищами на протяжении последних пяти лет, а до того он спас мне жизнь. Но я живу на Сицилии и не могу игнорировать дона Кроче. Я хожу по натянутому канату между ними, но я никогда не предам Гильяно.

Что за чертовщину он несет, подумал Майкл. Почему здесь ни от кого нельзя получить прямого ответа? Потому что это Сицилия, рассудил он. Сицилийцы ужасно боятся правды. На протяжении тысячелетий тираны и инквизиторы пытали их, чтобы добиться правды. Правительство в Риме со своим юридическим аппаратом требовало правды. Священник в исповедальне выжимал правду под угрозой вечного проклятия. Правда была источником власти, рычагом управления — так почему человек должен выбалтывать ее?

«Мне следует самому найти какой-то выход, — думал Майкл, — или отказаться от этой миссии и поспешить домой». Здесь он находился на опасной территории. Между Гильяно и доном Кроче явно существовала своего рода вендетта, а попасть в вихрь сицилийской вендетты было самоубийственно. Ибо сицилиец считает, что месть — единственная истинная форма правосудия, и что она всегда должна быть безжалостна. На этом католическом острове, где статуэтки плачущего Христа в каждом доме, христианское всепрощение — презренное прибежище труса.

— Почему Гильяно и дон Кроче стали врагами? — спросил Майкл.

— Из-за трагедии в Портелла-делла-Джинестра, — ответил Андолини. — Два года назад. После этого все изменилось. Гильяно обвинил дона Кроче.

Внезапно машина стала будто падать почти вертикально: дорога с гор спускалась в долину. Они миновали руины норманнского замка, построенного девятьсот лет назад, чтобы терроризировать провинцию; теперь по нему ползали безобидные ящерицы да бродили заблудившиеся козы. Внизу Майкл увидел Монтелепре.

Городок лежал глубоко среди обступающих его гор, словно бадья на дне колодца. Он образовывал ровный круг; ни один из домов не выступал за его край, в лучах позднего послеобеденного солнца их стены полыхали темно-красным огнем. И вот «фиат» уже пробирается по узкой, извивающейся улочке, и Андолини останавливает его перед заграждением на дороге, охраняемым взводом карабинеров. Один из них мотнул винтовкой, чтобы они вышли из машины.

Майкл наблюдал, как Андолини показывает документы полицейским. Он увидел специальный пропуск с красной каймой, который, как он знал, мог быть выдан только министром юстиции в Риме. У самого Майкла был такой же, но показывать его, по полученной инструкции, он мог лишь в крайнем случае. Каким образом такой человек, как Андолини, мог получить столь всемогущий документ?

Они вернулись в машину и покатили дальше по узким улочкам Монтелепре, настолько узким, что, если бы появилась встречная машина, они бы не разъехались. Дома с изящными балконами были выкрашены в разные цвета. Многие — в голубой, реже — в белый и розовый. А совсем немногие — в желтый. В это время женщины находились внутри, готовя обед для мужей. Но и детей на улицах не было. Вместо этого на каждом углу дежурили парами карабинеры. Монтелепре походил на оккупированный город в осадном положении. Лишь несколько стариков с каменными лицами выглядывали с балконов.

«Фиат» остановился перед выстроившимися в ряд домами, один из которых был ярко-голубого цвета, с выкованной буквой «Г» на калитке. Калитку открыл невысокий жилистый мужчина лет шестидесяти в американском темном в полоску костюме, белой рубашке и черном галстуке. Это был отец Гильяно. Он быстрым движением крепко обнял Андолини. Ведя их в дом, почти с благодарностью похлопал Майкла по плечу.

Они вошли в большую гостиную, слишком шикарную для сицилийского дома в таком маленьком городке. В комнате обращала на себя внимание большая фотография в овальной деревянной раме кремового цвета, чересчур расплывчатая, чтобы на ней можно было сразу разглядеть изображение. Майкл тут же понял, что это, должно быть, Сальваторе Гильяно. Под ней на маленьком круглом черном столике горела лампада. На другом столе в рамке виднелась более четкая фотография. Отец, мать и сын стояли на фоне красного занавеса, сын покровительственно обнял рукою мать. Сальваторе Гильяно с вызовом смотрел прямо в объектив. Лицо было удивительно красивым, как у греческой статуи, черты чуть тяжеловатые, словно выточенные из мрамора, губы — полные и чувственные, овальные глаза с полуприкрытыми веками посажены далеко друг от друга. Лицо человека, уверенного в себе, решившего заставить мир считаться с собой. Но Майкл совсем не ожидал, что это красивое лицо окажется таким мягким.

Отец Гильяно провел их в кухню. Мать Гильяно, стоявшая у плиты, оглянулась, чтобы приветствовать их. Мария Ломбарде Гильяно выглядела гораздо старше, чем на фотографии в комнате, — скорее казалась совсем другой женщиной. Вежливая улыбка была как гримаса на ее худом изможденном лице с морщинистой обветренной кожей. Длинные волосы с широкими седыми прядями лежали по плечам. Что поражало — это ее глаза, почти черные от ненависти ко всему этому миру, готовому уничтожить ее и ее сына.

Не обращая внимания на мужа и Стефана Андолини, она обратилась прямо к Майклу:

— Поможешь ты моему сыну или нет?

Майкл улыбнулся ей.

— Да, я с вами.