Читать книгу "Пропавших без вести – не награждать! - Геннадий Сорокин"

– Товарищ Сталин, – профессор как по команде вскочил со своего места, – я сам лично готов выехать в любую точку мира, куда вы прикажете. Мне одного взгляда будет достаточно, чтобы понять, настоящий это передатчик или его имитация.

– Товарищ Прашкевич, вы читали книгу о бравом солдате Швейке? Не берите с него пример. Не надо. Не надо показывать мне комсомольский задор. Я не для этого вас сюда вызвал.

Профессор пристыженно понурил голову.

– Никто, товарищ Прашкевич, не сомневается в вашей готовности выполнить любой приказ советского правительства. Но вы, – Сталин ткнул мундштуком трубки в сторону ученого, – вы не годитесь для выполнения задачи в тылу врага. Какой из вас разведчик, товарищ Прашкевич? Вам уже 63 года, вы страдаете одышкой. У вас избыточный вес. Вы много лет не поднимали ничего тяжелее портфеля с бумагами. Вы кабинетный ученый, ваше место за письменным столом, а не в поле, с вещмешком на плечах.

Сталин затянулся трубкой, но она успела потухнуть. Пришлось вновь раскуривать.

– Кого бы вы, товарищ Прашкевич, порекомендовали вместо себя?

– Игорь Якушев, мой аспирант. Ему 29 лет, физически развит. Занимался спортом. Сейчас он находится в действующей армии, где точно, не знаю.

– Расскажите мне о нем подробнее.

Сталин никогда не делал никаких пометок во время беседы. Его память была уникальна, безгранична. Единожды услышав о некоем аспиранте Якушеве, Сталин запомнил о нем все, что нужно: физик-практик, увлекался теориями Теслы, холост, из порядочной семьи.

Не прошло и суток, как лейтенант Якушев был отозван с фронта в Москву. Профессора Прашкевича, в целях соблюдения режима секретности, изолировали до конца войны. Прямо из кабинета Сталина его перевезли в один из закрытых институтов в Подмосковье, где он в комфортных условиях смог продолжить свои научные изыскания.

Глава 4

При подходе немецких войск к Могилеву в июле 1941 года в городе прекратили работу все партийные и хозяйственные учреждения, заводы и фабрики. Всех мужчин, способных держать в руках оружие, мобилизовали и направили в части народного ополчения. Из личного состава могилевской милиции сформировали пехотный батальон.

На фоне наспех сколоченных и необученных частей народного ополчения батальон милиции смотрелся очень даже неплохо: во-первых, все бывшие сотрудники милиции владели навыками стрельбы из огнестрельного оружия, были дисциплинированными, привыкли выполнять поставленную задачу. Во-вторых, на линию фронта милицейский батальон прибыл в собственном форменном обмундировании и с собственным табельным оружием. И, в-третьих, что немаловажно для боевой слаженности, бойцы и командиры батальона хорошо знали друг друга по прошлой работе.

При формировании милицейского батальона Николаю Егоровичу Лоскутову, бывшему заместителю начальника могилевского уголовного розыска, досталась должность командира взвода. 11 июля 1941 года ему исполнилось 35 лет. Свой юбилейный день рождения Лоскутов встретил на передовой, в двадцати километрах от родного города.

В этот день, сразу же после общего утреннего построения, Лоскутова вызвал к себе начальник штаба батальона Филиппенко. Поздравив сослуживца с днем рождения, Филиппенко велел ему взять двух бойцов и направиться в Могилев, на гарнизонный склад, для получения дополнительного сахарного довольствия на весь батальон.

– Александр Николаевич, – нахмурился Лоскутов, – может, сейчас не время для сахара? Если немцы сегодня начнут наступление, то я хочу их встретить со своими бойцами в окопах, а не в очереди за мармеладом. Давайте, я вместо себя кого-нибудь из сержантов в город пошлю?

– День рождения у тебя, значит, в город пойдешь ты. Этот вопрос решенный и не обсуждается, – отрезал Филиппенко. – Слушай далее: после того как вы получите сахар, бойцы вернутся в расположение части, а ты, Николай Егорович, останешься в городе. Вот тебе увольнительная до завтрашнего утра.

– Ничего не понимаю! – озадачился Лоскутов. – С каких это пор в день рождения стали увольнение давать?

Вместо ответа начальник штаба выложил перед ним тощую пачку писем в самодельных конвертах. Штампа военной цензуры на конвертах не было.

Вывозить с фронта письма, минуя цензуру, было уголовным преступлением, приравненным к разглашению государственной и военной тайны. Поручить тайную доставку корреспонденции с передовой в тыл можно было только проверенному и испытанному в деле товарищу. Лоскутов таким был. Ему доверяли.

– Коля, здесь письма только наших, с горотдела. Сам понимаешь, не сегодня, так завтра немец попрет в наступление, и тогда… Словом, Коля, в этих письмах самое сокровенное, что только есть на душе. Кто-то в них кается, а кто-то признается в запоздалой любви. И никто, Коля, никто не хочет, чтобы эти интимные послания попали в руки цензоров.

Лоскутов молча спрятал письма во внутренний карман гимнастерки.

– Слушай далее, – продолжал Филиппенко, – письма передашь адресатам лично в руки. Если кого не застанешь дома – письмо уничтожь, сожги. Никаких почтовых ящиков, никаких соседей. Сам понимаешь, время сейчас такое, что никому нельзя доверять. И еще, если попадешься комендантскому патрулю и будут обыскивать, скажи, мол, нашел конверты на дороге и решил их, как бумагу, пустить на курево.

– Я не попадусь, – заверил Лоскутов. – Сахара-то много получать?

– По 20 граммов на человека. Меньше пуда. Два бойца в сидорах донесут.

До Могилева команда Лоскутова добралась на попутной машине. Город встретил их пустынными улицами, заколоченными фанерой окнами домов, баррикадами посреди улиц. Расклеенные по всему городу плакаты призывали: «Превратим Могилев во второй Мадрид!» Как там было в Мадриде, во времена гражданской войны в Испании, никто не знал, но ничего хорошего для горожан такие плакаты не предвещали.

Недалеко от железнодорожного вокзала бывшим милиционерам повстречалась колонна бойцов народного ополчения. Новоявленные защитники города были одеты и обуты кто во что горазд, в форме был только возглавляющий колонну офицер. Передние ряды ополченцев были вооружены винтовками Мосина образца 1891/1930 годов. Средние ряды несли на плечах лопаты и кирки. Замыкающие колонну шли с одними вещевыми мешками. Ни винтовок, ни лопат для них не нашлось.

Над городом, описывая широкие круги, парила одинокая «рама». К ежедневному визиту немецкого самолета-разведчика все привыкли и перестали обращать на него внимание. Обычно, осмотрев город и его окрестности, «рама» улетала, выбросив напоследок сотни листовок.

Немецкими листовками город был просто усеян: они лежали на газонах, крышах домов, забивались в штакетины заборов и ставни домов частного сектора. Содержание листовок было однообразным: «Солдаты Красной армии! Не верьте своим комиссарам-жидам! Они из страха перед азиатом Сталиным и его еврейской камарильей гонят вас на убой. Еще никто не смог противостоять натиску доблестной германской армии. Вермахт непобедим!» И все в таком духе. Заканчивалась каждая листовка призывом сдаваться в плен. На обороте листовки, на русском и немецком языках, было напечатано: «Пропуск. Предъявитель сего добровольно сдается в плен немецкой армии».