Читать книгу "Дочь любимой женщины - Денис Драгунский"

Как-то мы гуляли по Измайловскому парку – он жил неподалеку.

Он всегда ходил со старой тростью. Он был высокий и крупный, хотя не толстый и тем более не накачанный, я видел его голым до пояса, никаких бицепсов и трицепсов. Просто весь такой громоздкий. Мы шли по узкой пустой аллейке, темнело, и вдруг впереди показалась какая-то опасная стайка юной шпаны. Те самые ребята, которые начинают разговор с «дай закурить», а потом могут отнять деньги или набить морду – просто так. «А хули тебе надо? А ты по нашему парку не гуляй». Однако мой товарищ шепнул мне: «Быстро возьми меня под руку, и вперед!» Я взял его под руку, а он вдруг слегка закинул голову, состроил на лице слабоумную маску, приоткрыл рот, чуть ли не слюну пустил, и чуть закатил глаза, и попер прямо на них, прихрамывая и судорожно опираясь на свою трость. Шпана расступилась, и кто-то даже кивнул мне и сочувственно цыкнул языком. Потому что всем ясно было, что я вывел на прогулку больного родственника. Полоумного дядю. «Вот, брат, учись!» – ухмыляясь, сказал он, когда опасности уже не было.

Я был в восторге от такой ловкости. Но потом мне стало неприятно: а вдруг он со всеми так, и со мной тоже?

* * *

Еще надо будет рассказать про эту самую компанию творческой молодежи. Про замусоренную неизвестно чью квартиру, с грязными полами, надувными матрасами вместо кроватей, с бутылками по углам. Описать этих ребят, поэтов и кинооператоров, их разговоры, ссоры, вечные пьянки, внезапные несильные драки, их красивых и легких девушек…

Тоже штампы, между прочим – все эти мило захламленные дома, матрасы на полу, недопитые бутылки, где в остатках красного вина плавает пропихнутая пробка, и всегдашняя пачка бледной машинописи на столе, рядом с переполненной пепельницей и зачерствевшим бутербродом. Штампы, да – но это же всё на самом деле так было и так выглядело! Впрочем, что такое штамп, как не самая безусловная реальность?

Кстати говоря, вот этот «старший товарищ», опытный и циничный, который учит уму-разуму, помогает юному студенту с девчонками, а сам при этом очень себе на уме, – это ведь тоже штамп. Вот глядите, буквально в следующем рассказе – очень похожий персонаж.

Ну ладно.

И наконец – как он резко отказался идти в гости к этим ребятам. Хотя я его приманивал в том числе и девушками из их компании. Девушек было много, они были вольного богемного нрава и ценили умный разговор и знание книг, фильмов и иностранных языков – а он-то, аспирант университета, мог этим очаровать кого угодно, и он был крупнейший, патентованный, легендарный ходок и донжуан, и, казалось бы, вперед! Но он спокойно, но твердо, со странной усмешкой отказался. Да еще прибавил про ревизионистские разговорчики. Вот тут у меня в голове сложилась вся мозаика. Без дела болтавшиеся квадратики и кружочки со щелчками встали на свои места.

И он понял, что я все понял.

Мы расстались после того, как он будто бы нарочно, как будто бы назло стал нарушать прежние договоренности касательно «чая вчетвером». Два раза меня сильно подвел, а на третий раз я сказал ему: «Извини, я очень занят. Да, и на той неделе тоже!» Он перестал мне звонить, и я ему тоже. Мы сначала кивали друг другу в коридоре, а потом он окончил аспирантуру и куда-то делся.

* * *

Ну и финал. Написать, как через много лет, услышав много верных подтверждений агентско-стукаческой версии, я увидел его в театре. Старого благообразного профессора, с надменной посадкой головы, в хорошем, когда-то дорогом, но сильно не новом костюме, с той самой тростью. Как я сначала кивнул ему издалека, а потом, когда он двинулся ко мне, не стал отворачиваться, а шагнул навстречу и крепко пожал ему руку.

* * *

То есть может получиться рассказ классического формата, на десять, а то и на все пятнадцать страниц. Или даже, что называется, «маленькая повесть». На лист примерно. А то и на полтора-два.

Но вот вопрос – а надо ли?

Можно, но не обязательно. А значит, нет.

Белая лошадь

рассказ моего приятеля

В 1994 году я был в Вашингтоне и там на одной экспертной тусовке встретил какого-то нашего регионального демократа, который только что, прямо этим утром, прилетел из России. Не помню, как его звали. Но помню, что я ему представился уже по тогдашней привычке – Denis Dragunsky. C ударением на «е» в имени. Потому что я сразу не понял, кто он такой и откуда – ну, подходит какой-то мистер в костюме. В ответ он назвал свое имя. Допустим, Иван Сидоров. Я спросил уже по-русски: «Вы из России»? – «Да, да!» Я, естественно, продолжал говорить с ним уже по-русски. Что слышно в Москве, где он тут поселился и какая тема его доклада. Но, наверное, от долгого перелета у него в голове все перемешалось, и он спросил меня: «Вы специалист по России?» «Да, конечно», – ответил я. Чистая правда, кстати. «Как же прекрасно вы говорите по-русски! – он даже руками всплеснул. – Совсем без акцента!» «It’s no wonder, – кивнул я. – Я довольно долго жил в России. Целых сорок четыре года. Я и родился там, честно говоря!» – и мы с ним оба стали хохотать.

Не так давно я вспомнил эту смешную историю и рассказал ее своему приятелю. Он тоже посмеялся, а потом сказал:

– У меня сто лет назад что-то похожее было. Не совсем, но все-таки. Очень забавный случай.

* * *

«Мне в молодости не везло на девчонок, – начал он. – То есть нет, девушки у меня были, некоторые даже очень меня любили, но – не те! Не те, в которых я влюблялся, не те, которые мне снились, не те, на которых я оглядывался на улице. Как-то так вышло, что ко мне льнули такие маленькие, черненькие, умненькие… Ну, ты понимаешь. А я, как Тонио Крегер у Томаса Манна, тосковал по “тем, голубоглазым”. Светловолосым, красивым. Не какой-то там, простите за выражение, глубокой внутренней душевной красотой, а вот так, попросту. Когда всем ясно с первого взгляда – вот красивая девушка. Да. “Самая глубокая, тайная моя любовь отдана белокурым и голубоглазым, живым, счастливым, дарящим радость, обыкновенным”. Цитата, если что. Извини.

Однажды я поделился этой томас-манновской тоской со своим старшим товарищем, был у меня такой. Старше на четыре года. Друг по даче. С раннего детства, мне восемь, ему двенадцать, но он меня не презирает! А я это ценю. Мы и в городе встречались, что вообще-то редко бывает среди дачных знакомых, но вот, однако. А когда я совсем подрос, уже был в десятом, а потом в институте, мы и вовсе сдружились.

Вот он мне и сказал: “Господи! Ну что ж ты молчал все время! Устроим в два счета!” Я сразу остерегся: “Мне проституток не надо, чтоб ты, значит, договорился, а она чтобы изображала!” Он говорит: “Ты что? Да как ты мог подумать! Сработаем на чистой искренности! Давай с тобой сочиним одну такую интересную штучку…”

Не знаю, почему он меня обхаживал. Наверное, ему что-то надо было от моего отца. Или его семье от моей семьи. Мой папа, ты помнишь, был типичный советский “руководитель широкого профиля”. Замминистра забыл какой промышленности, потом директор большого издательства, даже пару лет секретарь московского обкома партии… А к тому времени получил назначение в МИД. Может быть, этому моему другу с детства велели со мной дружить. Может, ему родители внушали, что «необходимо кюльтивировать это знакомство». Лев Толстой, “Юность”. Что-то я цитатами говорю сегодня. Значит, слегка волнуюсь… А может, зря я все это, может, он просто был сначала добрый мальчик, а потом хороший парень, зачем во всем искать корысть?