Читать книгу "Траектория птицы счастья - Татьяна Веденская"

Однажды я возвращалась с работы. Я уже почти дошла до дома, когда из неопознанной мной серой машины выскочило двое чеченцев в болотного цвета защитных костюмах и стали заталкивать меня в салон автомобиля. Я визжала, а они смеялись. Собственно, если бы не Дима, куковать бы мне в чеченском зиндане, безнадежно ожидая смерти. Дима проходил рядом, у него в руках был автомат. Это было чудом, я до сих пор уверена, что это было главным чудом в моей жизни. Завязалась перестрелка, в которой, наверное, по молитвам ангела-хранителя, ни я, ни Дима не пострадали. Чеченцы в военной одежде защитной раскраски что-то долго кричали нам вслед, но не погнались. Их пресловутая смелость испарилась перед дулом Димкиного автомата.

– Откуда ты тут взялась? С ума сошла? Как тебя зовут? – когда мы влетели в мой подъезд, Дима тряс меня за плечи, пытаясь вытряхнуть хоть слово.

– Маша, – жалобно пискнула я.

– Что, русская? А фамилия какая?

– Золотнянская…

– Золото мое, почему ты до сих пор в Чечне? Жить надоело? – действительно, был девяносто четвертый год, и русских в Грозном практически не осталось.

– Нам некуда ехать, – пролепетала я и принялась рыдать.

– Послушай, сейчас такая ситуация, что ехать надо в никуда.

– Я не могу, – разрыдалась я. Дима зашел к нам домой и понял, что я говорю правду. Следующие три месяца он жил с нами, сопровождая меня с работы и на нее. Сам он не уехал из Грозного по той же причине – ему некуда было ехать, а в больнице, где он работал, врачи еще ценились. Да, я говорила, что он оказался травматологом? Еще одно чудо. А потом мама умерла. Умерла во сне, от кровоизлияния в мозг. Вскрытия не проводили, причины смерти в то время уже никому не были интересны. Смерти вокруг стало слишком много. Я прорыдала несколько дней, не в силах пережить все ужасы окружающей меня действительности. Но со временем стало ясно, что в маминой смерти тоже был перст божий. В девяносто пятом в Чечне начались полномасштабные военные действия, и наш дом был уничтожен, не осталось камня на камне. Если бы мама не умерла, убило бы нас обеих. Она умерла летом, и уже опуская гроб в землю, я понимала, что немедленно покину свой родной город, и больше никогда туда не вернусь.

Чтобы похоронить маму достойно, пришлось отдать квартиру. До первой войны квартиры еще переоформлялись официально, хотя их стоимость уже была чисто номинальной. Моей трехкомнатной квартирки хватило на то, чтобы оплатить место на кладбище, гроб и поминальный стол. И это было более чем щедрое предложение, так что мы с Димой не переживали. Захоти мы продать квартиру за деньги, мы бы подписали себе смертный приговор. Новости о продаже квартир разносились по городу быстро, и всегда долетали до гор. Чеченцы выслеживали получившего денежную сумму, и еще до границы убивали. Так что мы покидали Грозный налегке – с документами и чемоданом личных вещей. Три дня на посту недалеко от Буденновска, и с документами, но без личных вещей мы оказались в ставропольском краю. Вещи экспроприировали в счет свободной республики Ичкерии.

Если в Чечне русские были всем, как кость в горле, то в палаточном городке около маленького поселения Тамбукан, поверьте, мы совершенно никому нужны не были.

– Поедем в Москву, – сказал Дима, когда в очередной раз нам порекомендовали убираться из Тамбукана – места, которому «повезло» стать пристанищем для таких, как мы. Дима продержался в палаточном городке два месяца.

– Если вы уедете, то потеряете право на пособие! – предупредил нас чиновник, который занимался вопросами временных переселенцев.

– А если останусь, то потеряю право на жизнь. Я врач! Что вы думаете, мне нужна ваша милостыня?

– Ну-ну! В добрый путь! – ухмыльнулся чиновник. В девяносто четвертом зарплаты врачей по всей РФ приближались к нулю.

– Дима, что мы будем делать в Москве? Там нас уж точно никто не ждет! – испугалась я. После того, как не стало мамы, я окончательно потеряла ориентацию в жизни. Я сидела в Тамбукане без сил и желания двигаться вперед.

– Врачи нужны всегда. А большой город всем дает шансы. У меня есть знакомый, работает на Скорой Помощи. Думаю, он куда-нибудь нас обязательно пристроит.

– Ну, дай Бог, – кивнула я. В целом, мне было все равно. Дима был моей соломинкой, за которую я цеплялась из последних сил. Больше у меня в целом мире не было никого.

Так мы оказались в Москве. С тех пор и по сей день я всегда не к месту. Вечный приезжий, которому никто и никогда не рад. Впрочем, я кривлю душой. Да, в целом Москва крайне отрицательно относится к приезжим, с этим не поспоришь. У меня, например, до сих пор остался легкий, но очень ощутимый северокавказский акцент. Я выросла на Кавказе, и впитала их способ произносить «к» как «кхе», смягчать все согласные и тому подобное. Я этого не замечаю, но продавцы в магазинах – да. Люди в очередях тоже, и милиция, естественно. И без толку объяснять, что я самая что ни на есть русская, с моим выговором здесь я – лимита. Я и миллионы других, таких же, как и я.

Порой мне интересно, каково реальное соотношение москвичей и приезжих. У меня есть сильное подозрение, что весы давно уже качнулись в другую сторону. Сейчас по данным наших статистических служб в дневные часы рабочего дня по Москве разгуливает двадцать восемь миллионов человек. Естественно, я говорю не об официальной статистике, а о данных служб спасения, МЧС и наших данных со Скорой Помощи. Ежедневно огромные толпы людей заполняют пригородные электрички и втекают на московские вокзалы, чтобы отправиться на работу. У них там, в Егорьевске, Клину и Шатуре работы нет. Самолеты, автомобили, переминающиеся в огромных пробках перед МКАДОМ, все виды транспорта везут в Москву людей.

Конечно, когда мы с Димой только приехали в Москву, этот процесс не зашел еще так далеко. Людей было меньше, но все-таки гораздо больше, чем врачей на московской Скорой. Там хватались за голову. Многомиллионный город разрастался, как тесто на дрожжах, а количество карет скорой помощи сохранялось на уровне олимпийских игр восьмидесятых. И сегодня, кстати, это по-прежнему так. И вот, в середине девяностых лечить людей было некому. Опустели больницы, поликлиники, центры травматологии. На Скорой в те годы тоже проистекал жесточайший кризис. Зарплату практически не платили, люди утекали как песок сквозь пальцы. Бывало, что на вызов по аварийной травме, где дело идет на минуты, ехать просто физически было некому. Оставалось одно – брать приезжих. Сегодня на Скорой работает уже около семидесяти процентов выходцев из российской глубинки и стран СНГ. А тогда еще работали москвичи, которым без зарплаты совсем не нравилось так много и тяжело работать. Их можно было понять. Для них были открыты двери в заливающий все золотым дождем русский бизнес. Врачи становились менеджерами, клерками, кому-то везло, и он оказывался за банковской стойкой. Так что мы с Димой пришлись совершенно кстати.

– У вас есть прописка? – это был единственный вопрос, который нам с Димой при приеме на работу.

– Г. Грозный, микрорайон Минутка, – широко улыбнулся Дима. – Но у нас статус вынужденных переселенцев, мы имеем право поселиться там, где сможем.