Читать книгу "Бородинская битва - Борис Юлин"

Пройдя некоторое расстояние вперед, мы на опушке леса, тянувшегося вправо от нас, выстроились колоннами. В это время мы заметили отряд русских кирасир, мчавшихся как ураган. Они направлялись не прямо на нас, а на батарею из 30 орудий, которая вследствие нашего движения заняла позицию несколько сзади и левее нас. Проходя мимо нас, отряд отведал наших пуль, но это не замедлило его движение; не сделала этого и картечь нашей батареи; он опрокинул последнюю и изрубил на местах не успевших укрыться артиллеристов. Однако несколько французских эскадронов быстро смяли кирасир, и тем пришлось еще раз проехать мимо фланга нашей колонны, перенести ее огонь и штыки солдат, которые, выйдя массами из рядов, побежали им навстречу, преграждая путь наступления. В этом отряде было, по нашему счету, до 1500 русских кирасир, а вернулось из них к своим линиям едва ли более 200 человек. Остальные, и люди и лошади, пали на месте, и я даже не помню, чтобы кого-нибудь из них взяли в плен. Они были забронированы только спереди; их брони и каски были черного цвета.

Едва скрылись последние из отряда кирасир, как мы увидели на близком расстоянии массу пехоты, продвинувшейся во время атаки первых. Эта пехота после отступления кирасир оказалась открытой и одинокой. Одну минуту мы видели, как она как будто закружилась на одном месте и затем отступила слегка в беспорядке. Но, уходя, она в свою очередь обнаружила присутствие батареи, пославшей нам несколько картечных залпов, причинивших нам большой вред, и, между прочим, в это самое время пуля перебила генералу Десэ правое предплечье. Мы с поручиком Магнаном отвели его назад, так чтобы неприятельские выстрелы не могли до него долетать. Здесь нам попалось несколько хирургов, шедших навстречу раненым, и среди них был главный хирург Неаполитанского короля. Он оказал генералу первую помощь и по исследовании его раны стал уговаривать его согласиться па ампутацию предплечья.

Явившийся почти вслед за тем главный хирург Ларрей держался того же мнения и еще решительнее настаивал на операции, на которую генерал ни за что не соглашался. Впрочем, у Ларрея это было системой — удалять серьезно пораненые члены, и он приводил в ее защиту красноречивые аргументы. Он говорил генералу: «Конечно, можно с некоторым шансом на успех постараться сохранить вам руку, но для этого долгое время вам необходим тщательный уход и известные условия, на которые в походе и в стране, подобной этой, за тысячу лье от родины, вы не можете наверное рассчитывать. У вас впереди еще долгие лишения и тяжелые труды, и, наконец, вы не застрахованы от несчастных случайностей. А между тем ваша рана при ампутации прекрасно зарубцуется через какие-нибудь 2 недели».

Генерал Десэ не внимал никаким увещеваниям и оставался непоколебимым в своем решении сохранить свою руку. Он был прав, как будет видно дальше, но лишь благодаря стечению невероятно счастливых обстоятельств. И кроме этого, он страдал от своей раны всю жизнь, и еще 10 лет спустя из нее продолжали выходить обломки костей. Поместив генерала в безопасное место, где за ним был обеспечен нужный уход, я счел своим долгом вернуться в гущу сражения и перейти под начальство генерала Фредерикса, принявшего на себя после раны Десэ командование 4-й дивизией. Поручик Магнан остался при Десэ, к которому присоединились еще два брата, доктор, командир и прислуга.

Возвращаясь к дивизии, я встретил несколько в арьергарде от нее полковника Ашара из 108-го со знаменем и кучкой людей. «Вот все, что осталось от моего полка», — печально сказал он мне.

4-ю дивизию я нашел почти в том же положении, в каком оставил, — за мое отсутствие в этом пункте не произошло ничего важного. Генерал Фредерикс похвалил меня за мое возвращение и почти немедленно послал меня за инструкциями к маршалу Нею.

Маршал Даву был сильно контужен пушечным ядром, сбросившим его с лошади, и оказался вынужденным в это самое время покинуть поле сражения. Маршал Ней, когда я к нему явился (это было в 2 часа пополудни), один командовал по всей линии. Следует заметить, что огонь с той и другой стороны стал затихать, и можно было надеяться на скорый конец сражения ввиду недостатка сражающихся — так велики были потери обеих армий в течение утра. Только батареи продолжали на очень значительном расстоянии переговариваться частыми залпами, и я по пути к маршалу Нею, направляясь по дну небольшой долины, слышал, как пули скрещивались над моей головой и летели со свистом. Очевидно, утренние волнения сильно возбудили мою добрую, обычно смирную лошадь. Она упрямилась до того, что я был вынужден слезть и вести ее в поводу. Особенно удивительно то, что она дрожала всем телом не от гула пушек, а от жужжания пуль: очевидно, она понимала, что в них, а не во взрыве кроется опасность.

Маршал Ней послал меня к генералу Фредериксу с приказом идти вперед и то же самое велел передать герцогу Абрантесу, стоявшему с вестфальским корпусом вправо от нас. Насколько было возможно быстро я исполнил это двойное поручение. Генерал Фредерикс повиновался приказу и занял позицию так, что имел вестфальцев в арьергарде, соприкасаясь справа с польским корпусом князя Понятовского. Жюно я нашел на лесной поляне. Он сошел с лошади и приказал солдатам составить ружья в козлы. По-видимому, он не был расположен тронуться с места. На все сказанное мною он не обратил ни малейшего внимания и вел себя так же, как и при Валутиной горе.

Жиро де-Л'Эн

На рассвете мы получили приказание двинуться вперед вдоль Московской дороги и остановиться против Бородино. Дивизия выстроилась в колонну по бригадно перед тянувшимся через все поле оврагом, на дне которого протекал ручей.

Едва только солнце начало освещать горизонт, прискакал адъютант генерала Груши и передал полковнику для прочтения перед полком замечательную прокламацию императора. Едва успели закончить чтение этого воззвания, как показалось лучезарное солнце. Погода была великолепная, и перед нашими глазами открылось все поле битвы.

Мы должны были защищать двадцать пять орудий, поставленных между нами и дивизией Монбрена, наблюдать и следить за дорогой в Москву и селом Бородино.

Битва завязалась почти в одно и то же время по всей линии.

Против нас на крайнем правом фланге неприятельской линии находился редут, огонь которого был направлен против нашей артиллерии, расположенной вправо от нас. Но несколько орудий обстреливали и нас. Все ядра попадали рикошетом в наши ряды, и мы ждали их, обнажив сабли.

В таком ужасном положении мы пробыли шесть часов…

Бедный восьмой стрелковый полк понес очень большие потери, его ряды были сильно разрежены; большое количество трупов людей и лошадей покрывало позицию, которую мы занимали с восхода солнца.

Было около 11 часов. По всей равнине раздавался ужасный артиллерийский грохот. Земля дрожала от кавалерийских атак. Наконец во весь опор к нам прискакал адъютант генерала Груши и передал приказание двинуться в атаку, сделав движение налево, чтобы перейти дорогу немного выше Бородино. Никогда осужденный на казнь, получая помилование, не чувствовал больше радости, чем мы, когда нам поручили выполнить этот маневр, освобождавший нас от этого ужасного бездействия.