Читать книгу "Москва - Испания - Колыма. Из жизни радиста и зэка - Лев Хургес"

Но мы едем все дальше: как в калейдоскопе, мелькают поселки и города. Гандия – крупный морской порт, в основном экспортирующий апельсины. Аликанте – фешенебельный курорт, славящийся своим знаменитым вином и рестораном, который расположен на прибрежном острове и имеет сообщение с городом через перекидной мост и очень нарядные катера. Уже знакомая мне Мурсия. Испанские города поражают своим необычным для нашего глаза видом: узенькие улочки, мощенные булыжником или каменными плитами, застроенные домами архитектуры бог знает какого века, часто сменяются вполне современными широкими проспектами с многоэтажными домами. В каждом городе много различных арок, фонтанов, а особенно памятников. Памятников всевозможных: и конных (большинство), и военных, и гражданских, и духовных. Особенно популярны фигуры любимых испанских героев – Дон-Кихота и Санчо-Пансы. Они везде: на памятниках Мигелю Сервантесу (есть почти в каждом уважающем себя испанском городе), на календарях, спичечных коробках, сигаретных пачках, бутылочных этикетках – отовсюду глядят на вас симпатичные физиономии Рыцаря Печального Образа на кляче и его верного оруженосца на осле.

В небольшом городке (хотя он и являлся столицей провинции, по-нашему – областным центром) – Альмерии (получившем печальную известность из-за того, что неподалеку отсюда, около деревни Паломарес, с американского бомбардировщика была «утеряна» водородная бомба[118]), мы решили сделать остановку на отдых. Город вроде бы ничем не примечателен, только, как говорят, въезд с моря на главную улицу несколько напоминает въезд в Иерусалим с Вифлеема. Рассказывали (за точность, конечно, поручиться не могу), что когда в 1929 или в 1930 году, после длительного перерыва, первый советский пароход пришел в Испанию, то портом его назначения оказалась Альмерия. Наши морячки сразу же обнаружили сходство «пассады» с Иерусалимской улицей, и в небольшом подпитии решили провернуть мероприятие по антирелигиозной пропаганде (столь модное в те времена) – а именно инсценировать въезд Христа в Иерусалим. Подобрали матросика, немного похожего на Христа, завернули его в белые простыни, посадили на специально для этого нанятого белого осла, и вся процессия, с гармонью и пением антирелигиозных частушек на русском языке, двинулась по «пассаде» в город. Когда растерявшиеся поначалу власти разобрались, в чем дело, то полиции было уже поздно вмешиваться: фанатически настроенная, озверевшая толпа, подстрекаемая священниками и монахами, напала на «процессию». Лжехриста стащили с осла и жестоко избили, досталось, конечно, и апостолам, и только несколько запоздавшие по весьма понятным причинам жандармы спасли незадачливых агитаторов от печального конца. Возник довольно серьезный дипломатический инцидент, который был улажен с большим трудом, и с тех пор и до самого начала Гражданской войны ни один советский пароход в Альмерию не заходил.

При беглом знакомстве с городом меня удивило одно курьезное обстоятельство: сплошь и рядом можно было видеть, как весьма приличные дамы и господа безо всякого стеснения почесываются (преимущественно ниже пояса), даже на виду у всех, на самых людных улицах. Впоследствии, когда мне пришлось пожить несколько месяцев в Альмерии, это явление объяснилось: оказывается, из-за близости к городу меловых гор тут развелось огромное количество блох. Днем они ползали по тротуарам и кусали до пояса, а ночью и вовсе не давали спать. Избавиться от них было практически невозможно. Вопреки известной поговорке, не помогала тут и поспешность: блохи неуловимы, и нечего удивляться, когда человек, которого их укусы доводят до исступления, чешет покусанные места прямо на улице, иной раз и во время беседы с дамой, которая и сама таким же образом пытается унять нестерпимый зуд. Даже теперь, спустя столько лет, при одном только воспоминании о проклятых альмерийских блохах тело мое начинает зудеть.

Пообедав и отдохнув в Альмерии, мы поехали дальше. До Малаги оставалось еще километров двести пятьдесят. Проехали ряд рыбачьих поселков, и уже затемно добрались до городка Мотриль. Тут уже начала ощущаться близость фронта: стали появляться санитарные повозки, военные машины и даже расположившиеся на отдых воинские подразделения. Дорога пошла по горам, причем порой она лепилась узенькой террасой по крутому склону горы, а с другой ее стороны слышался мерный рокот волн Средиземного моря. Несколько раз переезжали вброд небольшие горные речушки. (Фашистские диверсанты повзрывали бывшие здесь когда-то мосты. Как я впоследствии имел возможность убедиться, они никем не охранялись: мне, по долгу службы, пришлось фотографировать много таких мостов на большом участке шоссе. Хотя у меня было соответствующее разрешение, оно мне ни разу не понадобилось, потому что спрашивать его было некому: никакой охраны на мостах не наблюдалось, недаром чиновник, выписывавший мне разрешение, так удивлялся, зачем оно мне.)

Все наши переправы прошли благополучно: к счастью, дождей уже давно не было, и речки безобидно текли себе в своих руслах. Между тем испанские горные реки весьма своенравны: например, в Валенсии можно видеть высокие набережные, капитальные мосты, а реки – нет. Между набережными и под мостами посажены огороды, на которых обильно произрастают огурцы, помидоры и прочие овощи, прямо в русле несуществующей пока реки. Но стоит только пройти дождям, как русло сразу же заполняется бушующей водой, порой даже под самые перила набережной. Побушует вода дней пять-семь, и река снова исчезает, а посаженные на ее месте огороды, нисколько не пострадав, продолжают давать обильные урожаи.

Однако наше путешествие подходило к концу, и, видимо, мы приближались к Малаге. Чувствовалось это не только в довольно явственно слышимых залпах полевой артиллерии, но даже в том, что впервые за все время моего пребывания в военной Испании один из дорожных патрулей, не ограничившись ответом нашего шофера «эстадо майор» (генеральный штаб), потребовал наши документы, что привело того в ярость, но, услышав наш неиспанский разговор, старший патрульный понял свою бестактность, вернул нам, не проверяя, документы, поднял руку в приветствии: «Салуд!» – и пропустил нас дальше. Это, пожалуй, был единственный сверхбдительный патруль, который мне встретился в Испании.

4

Подъезжая к Малаге, мы все время слышали глухие раскаты канонады, которая по мере приближения к городу все усиливалась, а потом внезапно смолкла. «Артиллерийский обстрел! – догадался Артур. – И, по-видимому, из орудий крупного калибра!» – «Каналья “Канариас”!» – погрозил кулаком в море наш шофер. Внезапно из-за поворота показались окраины Малаги, и мы въехали в город. Несколько обстоятельств нас сразу же поразило: вместо привычных уже нашим глазам, даже в тыловых городах, тусклых синих огоньков на улицах этого фронтового города ярко сияли огромные дуговые фонари. Не было видно ни одного человека. На расстоянии нескольких километров (от окраины и почти до самого центра) нас не остановил ни один патруль, как будто все вымерло. Кое-где, прямо посреди улицы, лежали неубранные трупы лошадей и мулов, словом, все как в сонном царстве из сказки «Спящая красавица». Наконец почти в самом центре города мы встретили долгожданный патруль, но он был в черно-красных пилотках с надписью: «СНТФАИ – анархисты». Переговорив о чем-то с нашей переводчицей Региной, «старший» встал на подножку нашей машины и, вместо того чтобы привезти нас в нужную нам «командансию милитер» (военную комендатуру), привез к местному дому анархистов, где нас сразу же окружила целая толпа вооруженных людей. По-видимому, мы чем-то вызвали подозрение у патруля, и, опасаясь нашего численного превосходства, патрульный решил поговорить с нами в более благоприятных для себя условиях. Тут же подошел местный руководитель анархистов – аргентинец Каро, и недоразумение сразу выяснилось. Оказалось, что Каро знает гостиницу, где расположился советник Малагского сектора Южного фронта – советский полковник Креминг (в миру – Василий Иванович Киселев[119]), в распоряжение которого мы и прибыли.