Читать книгу "Кукольник - Генри Лайон Олди"

Он тоже поставил бокал на столик. Выпрямился.

Подобрался, как хищник перед прыжком.

— А теперь, Борготта, сопротивляйтесь, если сможете.

II

…Ветер сек лицо колючей снежной крупой, выл в ушах и с легкостью вора проникал под ветхую мешковину. Холод жадно облизывал тело, норовя превратить его в ледышку. Рядом, в трех шагах, с натугой гудел примитивный горн, где калился железный прут, толстый и сизый. Гай Октавиан Тумидус, в лохматой безрукавке, кожаных штанах и кузнечном фартуке, сосредоточенно качал мехи, не обращая на Лючано ни малейшего внимания.

Второй Гай Октавиан Тумидус, клон-близнец первого, одетый точно так же, не спеша проворачивал в горне прут — хотел, чтобы тот нагревался равномерно.

Оба ждали, когда железо раскалится докрасна.

Еще три Гая Октавиана Тумидуса — все в блестящих доспехах легионеров и открытых шлемах с гребнями — привязывали жертву к большому деревянному щиту. На щите имелись специальные держатели для рук, ног и головы. Туловище Лючано уже перетянули грубые веревки, уходя в прорези досок. Путы сдавили грудь и живот, врезаясь в кожу и мышцы; дышать было трудно.

Он задергался, пытаясь освободиться.

— Ур-р-роды, комету вам в дюзу!

Знать бы, из каких закромов памяти вынырнуло наиболее безобидное ругательство боцмана с «Барракуды»? Тысячу лет назад боцман предложил тетушке Фелиции волосатую руку, нежное сердце и скромное жалованье… Тетушка отказала, а боцман все наезжал, уговаривал…

— Развяжите меня!

На брань и вопли Тумидусы не реагировали. Лодыжки коснулось мерзлое железо оков. Лючано начал отчаянно брыкаться. Но шансов справиться с могучей троицей у него не было. Вскоре он повис, распятый на щите. Не в силах пошевелиться, не в силах даже повернуть голову, чтобы посмотреть, что творится справа или слева, потому что голова тоже оказалась надежно зафиксирована.

Слева вроде бы стоял какой-то дощатый сарай… Или бревенчатый сруб? Он не разглядел толком, занятый борьбой. Да и ветер слепил глаза. А справа… справа, кажется, тянулась степь. Ровная степь, укрытая крахмальным саваном, продуваемая насквозь, от горизонта до горизонта, стылым ветром.

Тело закоченело и ничего не чувствовало.

Спустя вечность в поле зрения возник один из Тумидусов — тот, что вертел прут в горне. Сейчас прут, рдея на конце кругляшом размером с крупную монету, неумолимо приближался к обнаженному плечу Тартальи.

Клеймо!

Лючано вновь задергался, но палач-Тумидус плевать хотел на его бесплодные попытки. Веревки с оковами надежно держали кандидата в рабы. Пышущий жаром кругляш придвинулся вплотную к телу жертвы, когда тюремная татуировка вдруг отозвалась диким зудом. Ощущение было такое, словно змеи Папы Лусэро ожили, зашевелились, вспучивая кожу навстречу раскаленному металлу.

К сожалению, у Лючано не было возможности убедиться воочию, так ли это.

Рука легата дрогнула. Кругляш оказался перед лицом Тартальи, и он разглядел на клейме отчетливую выпуклую букву «Т». В следующий миг Гай Октавиан Тумидус перехватил прут — и жгучая боль, стремительно нарастая, вгрызлась в плечо.

Глубже и глубже, как если бы клеймо намеревалось выжечь татуировку дотла.

Зашипела, обугливаясь, кожа. В ноздри ударил смрад паленой плоти. Тарталья зарычал. Боль и ненависть ручейками разбегались по телу, ветвились, ширились, переполняя все существо. Где-то далеко, на грани безумия, извивался под напором клейма клубок змей, без особого успеха стараясь впитать боль, не дать ей полностью овладеть Лючано.

Казалось, металл прожег кожу и мышцы, дойдя до кости. Огненное щупальце вторгалось в человека через железный прут, прорастая внутрь, опутывая тело, разум, душу, устанавливая противоестественную связь…

Связь.

Щупальце — это нить.

Толстая, скользкая, крученая нить, на которой отныне болтаться ему, Лючано Борготте, жалкой марионетке. Невропаста превращают в куклу. В пустотелую куклу, переполненную болью, густой и вязкой.

«Это я могу причинять боль. Я! И никакие наоборот».

«Однажды вы уже ошиблись, синьор Тумидус. Мы с вами в некотором роде коллеги: оба склонны время от времени наступать на одни и те же грабли…»

Боль выплеснулась через край.

И, как по трубе, устремилась наружу.

По нити-щупальцу, по пруту, жгущему тело, по рукам палача — дальше, дальше…

Гай Октавиан Тумидус содрогнулся, но прут не выпустил. Взгляды хозяина и раба встретились. Похоже, легат был готов к чему-то подобному. Оба терпели, сжав зубы. Здесь, в царстве Королевы Боли, они сражались на равных.

Лючано дарил боль помпилианцу, но меньше ее не становилось.

Сумма не равнялась слагаемым, законы сохранения не действовали, сообщающиеся сосуды сверлили друг друга взглядами, физика и математика бытия плавились в сдвоенной форме, и расплав не спешил твердеть, выжигая огненным дыханием душу и разум, волю и дух, время и место…

III

Тело было легким и пустым.

Не тело — опорожненная бутылка из пластика.

Боль утекла, исчезла, но двигаться не хотелось. Не из опасений, что Королева Боль осчастливит своего фаворита новой аудиенцией. Просто не хотелось, и баста. Зачем это нужно? — слышать, видеть, думать, чувствовать… Лучше пребывать в покое. Лежать, и чтобы никто не трогал. Заснуть наконец. Проспать всю жизнь, легким дуновением перенесясь в мир иной.

Что ждет там, в ином мире, не столь уж важно.

Мы ленивы и нелюбопытны.

Увы, спать мешал шум. Голоса. Взволнованные, нервные. На каком языке они говорят? На помпилианском? Ты идиот, малыш, сказал маэстро Карл, ты круглый, беспросветный идиот. Какой еще язык в ходу на галере отставного легата Тумидуса? Выходит, ты все-таки очухался, дружок, мигом откликнулся Гишер. Ты слушаешь, припоминаешь и сопоставляешь.

Молодец.

Я молодец, согласился Лючано.

И пришел в себя. Ощущение было такое, словно его шарахнули по голове дубиной, обмотанной тряпьем. Похожий отходняк случается после «золотой пыльцы». Сдерживая стоны, он открыл глаза и медленно, стараясь не делать резких движений, сел.

Двое медиков в бело-зеленых комбинезонах и сервус-контролер Марк Славий приводили в чувство Тумидуса, лежащего на диване. На Лючано они внимания не обращали. Ну, валяется на полу какой-то тип — обычное дело!

В душе забрезжил робкий призрак надежды.

Старта не было, галера стоит на космодроме Хунгакампы. Дверная мембрана, ведущая в коридор, открыта. А что, если потихоньку выбраться из каюты, покинуть корабль — и затеряться в городе? Скорее всего в итоге его поймают. Но ведь попытка — не пытка? В случае поимки срок не накинут.