Читать книгу "Один рыжий, один зеленый. Повести и рассказы. - Ирина Витковская"

Зная в своём небогатом шифоньере каждую пуговицу, Рая удивилась неведомому узлу. Одной рукой она потирала саднящую голову, а другой нетерпеливо развязывала наволочку. А там… В глаза ей просто полыхнуло золотом, а между пальцев заструились шелковистые скрученные нити… Бахрома! Золотисто-жёлтая бахрома, и много! Откуда она взялась?

Времени на раздумья не было. Рая рванулась к зеркалу. Нетерпеливо смяв бахрому в объёмистый небрежный комок, она водрузила золотой стог на макушку и замерла… Бахрома свисала со лба, с висков, скользнула золотыми струйками на плечи… Чудесно замерцали глаза, губы раскрылись в улыбке. Вот она, Золушка! Бежать, немедленно бежать обратно, решение найдено! Теперь уж Ламарка рта не откроет!

Но… Двор не был бы Двором, если бы так просто исполнял чьи бы то ни было мечты. Двор принял простое и мудрое решение – «Золушка» без туфель никому не интересна, значит, её не будет. А будет… Ну например, «Любовь к трём апельсинам». И главные роли распределены, и Раи с Ламарой в пьесе нет, они достались тем, кто знает сюжет и этот спектакль задумал…

А вырос он из кем-то принесённой ёлочной игрушки, ватного апельсина, твёрдого, покрытого оранжевой краской и блестящим клеем, почему-то с румяным бочком и зелёным листочком. И вот уже жамкают, валяют из ваты ещё два, как по сюжету положено, и красят отвратительными красными чернилами. И никого это не смущает, никто и не понимает, какой из апельсинов больше похож на настоящий, потому что кто их когда видел-то, настоящие…

Тут пригодилась и бахрома, щедро отданная Раей, – не жалко бахромы, Рая ведь Золушкой мечтала быть, а не Красавицей из апельсина. Красавицы были выбраны, наряжены, репетировали: «О, дай мне пить!», но гвоздём спектакля должны были стать не они и не апельсины.

Спектакль решили играть не как обычно во дворе, а в квартире у Проворовых. У них большие комнаты и широченные подоконники, на которых, бывало, укладывали как на кровать понаехавших гостей, особенно маленьких. Из-за этого подоконника, собственно, спектакль и игрался дома.

На подоконник водрузили старое драное плетёное кресло, на кресло поставили Рэмку в зловещих одеждах и задёрнули шторы. В кульминационный момент она должна была их раздвинуть решительным рывком и громко проорать: «Я – фата Моргана!» На репетиции получалось здорово. А на спектакле… На спектакле она слишком решительно отбросила шторы, слишком резко откинулась назад, успела только сказать: «Я…», как кресло поехало вперёд, а зловещая фата Моргана вниз головой загудела на пол с высоты подоконника.

Зато именно этот спектакль вспоминали потом, как никакой другой, а не то что «Золушку». «Золушку» и помнили только Рая да Ламара…

Нелупленая и картовник

Рая с Иваном – погодки. Рая – тридцать шестого года, Иван – тридцать седьмого. Идёт второй год войны. Им, соответственно, пять и четыре.

Отец на фронте, мама на работе – охраняет военный госпиталь. С ребятами старенькая бабуня и двенадцатилетняя Маруся – старшая сестра.

Уже пережита первая военная зима, и каждый малыш знает, что такое голод. Всю весну Рая с Иваном проторчали в глубине Двора перед запертыми воротами, ведущими на территорию госпиталя. Подняв тощие зады вверх и почти засунув головы в полуметровый зазор между забором и землёй, они высматривали мамины ноги.

Они узнали бы из тысячи эти родные громоздкие кирзачи – каждую их потёртость, каждую вмятинку, а вон ту микроскопическую трещинку они сами закрашивали чернильным карандашом…

Как только появлялись родные обутки, дети хором начинали причитать на разные голоса:

– Мама-а-а, исть хоти-и-им!.. Мама, исть хотим!

Их невозможно было отогнать от ворот никакими силами. Снующие по двору медсёстры и врачи удивлялись: чьи это дети всё время так жалобно пищат? И кривилось лицо молодой красивой женщины в военной шинели, и сжимались губы, и смаргивались слёзы, но почему-то непереносимо стыдно было признаться, что детские вопли адресованы именно ей.

К лету, конечно, стало полегче. На помойке, за уборной и около сараев выросли целые кущи лебеды, из которой варили щи; молодые листья липы подсушивали, растирали в труху и подмешивали в муку (от липки не пухнут) – пекли лепёшки, а зрелый паслён шёл просто на ура и считался у ребят королевским лакомством.

Весной посадили картошку. По нынешним меркам, огороды находились совсем недалеко от их дома в центре города (нынче, кстати, это место тоже относится к центральному району), а в войну – что там, это была самая окраина, дальше только городская тюрьма и больше ничего.

Бабуня брала тяпку, ребятишек и в знойный июньский день начинала с ними «восхождение к огороду». Дорога шла немного вверх, на бугорок, и казалась невыносимо длинной и слабосильным Рае с Иваном, и самой истощённой бабуне.

Они плелись от колонки к колонке, у которых подолгу отдыхали и пили воду, до отказа наполняя пустые желудки.

Последний переход давался особенно трудно. Иван совсем расклеивался и начинал хныкать, бабуня вытирала ему сопли и сажала на зелёный бугорок. Иван расстроенно выл на одной ноте, а она указательным пальцем ласково и быстро оттопыривала и отпускала его отвешенную в рёве губёшку – «играла на губе». Ревун не выдерживал и начинал смеяться.

– Штой-т ты, Ваня-а-а, – ласково-распевно говорила бабуня, – не копырься-а-а… Вот окучим картошку, она в рост быстро пойдёт… Оглянёсси – уже копать…

– Бабунь, – встревала Рая, – скажи, как мы её исть будем…

– Сперва выкопаем, – начинала излюбленный сказ бабуня, – в мешки ссыпем, домой принесём… В чугунок навалим, сколько хотим, – и в печку!..

– Бабунь, а как мы её исть будем, – не отставала Рая, – лупленую?

– И-и-и лупленую! И-и-и нелупленую! – пела сладкую песнь бабуня. – И мятую!

– И мятую, бабунь? – вытаращивал глазёнки Иван, задохнувшись от сладкой мечты.

– И мятую, Вань, и мятую! – торжественно подтверждала бабуня.

После этих чудесных бесед сам чёрт им был не брат. И солнце уже не так пекло, и дорога не казалась такой непереносимой, да и показавшиеся зелёные кустики картошки, сливающиеся на горизонте в бесконечные ряды, волшебно радовали глаз.

Вот наконец-то она наступила, благословенная пора – пора уборки картошки. Как копали, как везли, уж эти подробности Иван с Раей давно забыли, а вот как варили и ели эту первую военную картошку – запомнили навсегда.

Солнечным прохладным сентябрьским днём прижухли они за своим выскобленным до сливочного жёлтого цвета столом – в торце Маруся, а по бокам – Рая, Иван и их двоюродный брат Витька, ровесник Ивана. На столе – крупинки соли в деревянной плошке, над столом – застывшие в радостном ожидании четыре пары серо-голубых глаз, под столом – сжатые в нетерпении маленькие кулачки.

И вот – бабуня несёт картошку, сваренную в кожуре. Чистить её – роскошь какая! Так вот, тащит бабуня чугунок, пыхтит от напряжения, охватила толстой тряпкой вокруг стенок посудины, подошла к свободному краю стола и вдруг – вместо того чтобы поставить чугунок на стол, ка-а-ак сыпанёт из него! И картошки побежали-покатились по всему длинному столу, и ребятня встрепенулась, захохотала и принялась ловить атласные горячие кругляшки, хватать их и перебрасывать из ладошки в ладошку.