Читать книгу "В Париже дорого умирать - Лен Дейтон"

В начале пятидесятых Вьетнам был китайской Испанией. Итог был совершенно очевиден, и наши партийные товарищи считали делом чести отправиться туда. Это значит, что партия высоко нас ценила. Я вырос в Париже и владею французским в совершенстве. Я мог свободно передвигаться. Я работал на одного старика по фамилии де Буа. Он был чистокровным вьетнамцем. Большинство членов партии брали вьетнамские имена, невзирая на свое происхождение, но де Буа подобная ерунда не интересовала. Таким уж он был человеком. Сам член партии с детских лет, советник компартии. Чисто политик, никакой военщины. Я был его секретарем — это большая честь. Он использовал меня, как мальчика на побегушках. Видите ли, я ученый, у меня неподходящий для военного склад ума, но это было почетно.

Датт жил в небольшом городке. Мне было приказано связаться с ним. Мы хотели наладить контакт с буддистами в том регионе. Они были отлично организованы, и нам тогда говорили, что они нам симпатизируют. Позже война стала более определенной — Вьетконг против американских марионеток, — но в ту бытность вся страна представляла собой сборище разных группировок и фракций, и мы пытались их объединить. Единственным общим у них была ненависть к колонизаторам, точнее, к французским колонизаторам. Французы сами сделали за нас нашу работу. Датт был своего рода мягкотелым либералом, но имел определенное влияние на буддистов — был чем-то вроде гуру, и они уважали его за знания. И, что куда более важно для нас, он не был католиком.

Так что я оседлал велосипед и крутил педали все шестьдесят километров до Датта, но город — не самое подходящее место, куда стоило появляться с винтовкой, так что в паре миль от городка, где обретался Датт, я остановился в маленькой деревушке. Деревушка была такой крохотной, что даже названия не имела. Разве не удивительно, что деревушка может быть настолько маленькой, чтобы не иметь названия? Я остановился и оставил ружье у молодого парня. Он был одним из наших. Коммунист. Ну, в той степени, в какой человек может быть коммунистом, живя в деревушке без названия. С ним была его сестра. Невысокая девушка с бронзовой, почти красной кожей. Она все время улыбалась и пряталась за спину брата, выглядывая оттуда, чтобы разглядеть мое лицо. Лица китайцев-хань тогда там были еще непривычным зрелищем. Я отдал ему винтовку — старый хлам, оставшийся еще со времен японской оккупации. Я из него ни разу и не стрелял. Они помахали мне, и я поехал дальше.

Датта я нашел.

Он угостил меня манильской сигарой с бренди и длинной лекцией по истории демократических правительств. Потом мы выяснили, что жили в Париже по соседству, и немного об этом поболтали. Я хотел, чтобы он поехал со мной к де Буа. Для меня это было долгое путешествие, но я знал, что у Датта есть старая машина, что означало, если я уговорю его поехать со мной, мне не придется крутить педали в обратную сторону. К тому же я устал с ним спорить и хотел, чтобы старик де Буа с ним дискутировал, благо между ними было много общего. Я ученый, у меня иная подготовка, так что я не силен был в тех спорах, в которые втягивал меня Датт.

Он поехал. Мы сунули велосипед на заднее сиденье его старого «паккарда» и двинулись на запад. Стояла ясная лунная ночь, и скоро мы доехали до той деревушки без названия.

— Я знаю эту деревушку, — сказал Датт. — Иногда гуляю до нее пешком. Там есть фазаны.

Я сказал ему, что гулять так далеко от города опасно. Он улыбнулся и ответил, что нет никакой опасности для доброжелательного человека.

Я понял, что что-то неладно, едва мы остановились, потому что в обычных условиях кто-нибудь обязательно прибежал бы если не улыбнуться, то посмотреть. Стояла мертвая тишина. Пахло обычным гнилым мусором и горящим деревом, как во всех деревнях, но не раздавалось ни звука. Даже ручей молчал, а за деревней рисовые поля сверкали под луной, как пролитое молоко. Ни собак, ни кур. Все исчезли. Там были только люди из Сюрте. Винтовку нашли. Кто знает, кто ее обнаружил: информатор, враг или староста. Улыбчивая девушка тоже там была. Мертвая. Ее обнаженное тело было покрыто маленькими круглыми ожогами, которые оставляет зажженная сигарета. Два человека поманили Датта. Он вышел из машины. На меня они особо внимания не обращали, лишь сбили с ног ударом пистолета. А вот Датта они начали пинать ногами. Они били его, и били, и били. Потом они передохнули, выкурили по «Голуаз» и снова начали его бить. Оба были французами, не старше двадцати, а Датт уже тогда был немолод. Но они беспощадно били его ногами. Он кричал. Сомневаюсь, что они сочли нас за членов Вьетминя. Они прождали несколько часов, пока кто-нибудь явится за винтовкой, а когда мы остановились поблизости, схватили нас. Они даже не спросили нас о винтовке. Они били его, потом помочились на него, рассмеялись, закурили по очередной сигарете, сели в свой «ситроен» и уехали.

Я не очень пострадал. Я всю жизнь прожил с «не тем цветом» кожи и знал, что делать, когда тебя пинают ногами. А Датт не знал. Я втащил его в машину — он потерял много крови и был тяжелым. Он уже тогда был полным. «Куда вы хотите, чтобы я вас отвез?» — спросил я. В городе был госпиталь, и я отвез бы его туда. Но Датт сказал: «Отвези меня к товарищу де Буа». Я все время в разговоре с Даттом произносил слово «товарищ», но сам Датт, возможно, впервые произнес его тогда. Пинок в живот может очень быстро и доходчиво объяснить, кто на самом деле тебе товарищ. Датт был зверски избит.

— Похоже, сейчас он уже оправился, — заметил я. — Если не считать хромоты.

— Сейчас он оправился, если не считать хромоты, — подтвердил Кван. — И если не считать того, что с тех пор он не может иметь дело с женщинами.

Кван пристально посмотрел на меня, ожидая реакции.

— Это многое объясняет, — сказал я.

— Неужели? — с издевкой бросил Кван.

— Нет. Какое он имеет право отождествлять бандитизм с капитализмом?

Кван не ответил. На кончике сигареты повисла длинная колбаска пепла, и он прошел через комнату, чтобы стряхнуть ее в раковину.

— Почему он считает себя вправе совать нос в жизнь других людей и предоставлять вам результаты?

— Вы дурак, — улыбнулся Кван, прислонившись к раковине. — Мой дед родился в 1878 году. В тот год в Китае умерли от голода тринадцать миллионов человек. Мой второй брат родился в 1928-м. В тот год пять миллионов китайцев умерли от голода. Мы потеряли двадцать миллионов в японско-китайской войне, и во время Великого похода националисты убили два с половиной миллиона. Мы не страна и не партия. Мы целая цивилизация и движемся вперед со скоростью, которой доныне не знала история. Сравните наш промышленный рост и Индии. Нас невозможно остановить.

Я ждал продолжения, но он замолчал.

— И что? — просил я.

— А то, что нам не нужны клиники, чтобы изучать ваши глупости и слабости. Нам совершенно не интересны ваши мелкие психические отклонения. То, чем себя развлекает Датт, не представляет ни малейшего интереса для моего народа.

— Тогда зачем вы его поощряли?

— Ничего подобного мы не делали. Весь этот бизнес он финансировал из собственного кармана. Мы никогда ему не помогали или приказывали. Не брали мы и эти его пресловутые досье. Нас это не интересует. Он был нам добрым другом, но, как любой европеец, он далек от наших проблем.