Читать книгу "В Париже дорого умирать - Лен Дейтон"

Он подошел к окну и уставился на грязь и капустные кочерыжки. По земле стелилась белая дымка, как газовая атака.

— Посмотрите, какой свет, — сказал Бирд. — Вы только гляньте. Он просто божественный, но при этом его можно уловить и запечатлеть. Разве вам не хочется взяться за кисть?

— Нет, — ответил я.

— Ну а мне хочется. Художника прежде всего интересует форма, именно о ней говорят в первую очередь. Но все на свете есть лишь отражение падающего света. Не будет света — не будет и форм, как я всегда говорю. Свет — единственное, что должно заботить художника. Все величайшие художники это понимали: Пьеро делла Франческа, Эль Греко, Ван Гог. — Он перестал смотреть на дымку и повернулся ко мне, сияя от удовольствия. — Или Тёрнер. Тёрнер больше всех, возьмите любое его полотно… — Он перестал говорить, но не перестал смотреть на меня. Я не задавал вслух вопросов, но он все равно услышал. — В живописи моя жизнь. Я бы делал что угодно, лишь бы иметь достаточно денег, чтобы писать картины. Это пожирает меня. Возможно, вам не понять, что может сделать искусство с человеком.

— Думаю, начинаю улавливать, — сказал я.

Бирд пристально посмотрел на меня.

— Рад это слышать, старина.

Он достал из портфеля коричневый конверт и положил на стол.

— Хотите, чтобы я доставил Квана до корабля?

— Да, таков план. Кван здесь, и мы бы хотели, чтобы он оказался на борту. Датт тоже постарается попасть на борт, что нас вполне устраивает, но это не так важно. Доставьте Квана до Остенде. Встретьтесь там с его куратором — майором Ченом — и передайте ему с рук на руки.

— А что насчет девушки, Марии?

— Внебрачная дочка Датта работает на два фронта. Одержима мыслью о том фильме, где она снята с Жан-Полем, и делает все, чтобы его заполучить. Датт непременно воспользуется этим фактором, попомните мои слова. Он использует ее, чтобы перевести свои записи.

Бирд разорвал конверт.

— А вы попытаетесь ей помешать?

— Не я, старик. Не мое дело эти досье, да и не ваше тоже. Как только Кван окажется в Остенде, забудьте обо всем прочем. Как только Кван окажется на борту, мы скажем вам, куда уходить.

Он отсчитал некоторую сумму в бельгийских франках и протянул мне карточку прессы, удостоверение личности, аккредитив и два телефонных номера, куда звонить в случае проблем.

— Распишитесь вот здесь, — сказал он.

Я подписался на квитанциях.

— Эти досье — добыча Луазо, — добавил Бирд. — Предоставьте это ему. Хороший парень этот Луазо.

Бирд непрерывно перемещался, как боксер в легком весе на первом раунде. Он взял квитанции, подул на них и помахал в воздухе, чтобы высушить чернила.

— Вы меня использовали, Бирд, — сказал я. — Вы направили Хадсона ко мне с шитой белыми нитками историей. И вам было наплевать, что во мне могут проковырять дыру, если план в целом прокатит.

— Так решил Лондон, — спокойно поправил меня Бирд.

— Что, все восемь миллионов жителей?

— Главы наших департаментов, — терпеливо пояснил он. — Лично я возражал. — По всему миру люди противятся тому, что считают плохим делом, но все же совершают скверные поступки, если ответственность можно взвалить на коллективное решение.

Бирд полуобернулся к окну, чтобы полюбоваться туманом.

— Нюрнбергский процесс показал, что на кого бы ты ни работал, будь то «Кока-кола», корпорация «Смерть» или Генеральный штаб вермахта, ответственность за свои поступки несешь ты сам, — сказал я.

— Должно быть, я пропустил эту часть Нюрнбергского процесса, — беспечно отмахнулся Бирд. Он убрал квитанции в портмоне, взял кепку с трубкой и направился мимо меня к двери.

— Ну так позвольте освежить вам память. — Когда он поравнялся со мной, я аккуратно схватил его за грудки левой рукой и легонько нанес удар правой. Не больно, но обидно. Он отшатнулся, поправил пальто и узелок галстука, который исчез под воротником рубашки.

Бирду доводилось убивать, возможно, много раз. Такие вещи оставляют определенный след в глазах, и у Бирда это было. Он провел рукой по задней части воротничка. Я ждал, что он достанет нож или гарроту, но Бирд лишь поправил рубашку.

— Вы слишком циничны, — сказал Бирд. — Мне следовало ожидать, что вы сломаетесь. — Он посмотрел на меня. — Циники — это разочаровавшиеся романтики. Они продолжают искать кого-нибудь, кем могли бы восхищаться, но так никогда и не находят. Вы это перерастете.

— Не хочу я это перерастать, — буркнул я.

Бирд мрачно усмехнулся. Потер кожу в том месте, куда я его ударил. А потом заговорил, все еще касаясь пальцами лица:

— Никто из нас не хочет.

На этом он кивнул и вышел.

Глава 35

После ухода Бирда я обнаружил, что не могу заснуть, но мне было слишком уютно, чтобы шевелиться. Я слушал, как по деревне едут грузовики: треск переключателя скоростей, когда они доезжали до угла, скрип тормозов на перекрестках и восходящие ноты, когда водитель видел, что дорога пустая, и прибавлял скорость, и наконец плеск, когда они въезжали в лужу у знака «Осторожно, дети». Каждые несколько минут очередной грузовик съезжал с магистрали, зловещая чужеродная сила, которая никогда не останавливалась и казалась враждебной обитателям деревни. Я взглянул на часы. Пять тридцать. В отеле царила тишина, лишь дождь легонько стучал в окно. Ветер вроде бы перестал, но мелкий дождик продолжал моросить, как бегун на длинные дистанции, обретший второе дыхание. Я долго лежал без сна, обдумывая ситуацию. Внезапно я услышал в коридоре мягкие шаги. Потом возникла пауза, и я увидел, как дверная ручка тихо поворачивается.

— Вы спите? — негромко окликнул меня Кван.

Интересно, подумал я, а не разбудил ли его мой разговор с Бирдом? Стенки тут тонкие. Кван зашел в комнату.

— Я бы хотел выкурить сигаретку. Не могу уснуть. Я спускался вниз, но там никого нет. И машины тоже нет.

Я протянул ему пачку «Плейерс». Он открыл ее, достал сигарету и прикурил. Похоже, уходить он не спешил.

— Не могу заснуть, — повторил он, уселся в обитое искусственным материалом кресло и принялся смотреть на дождь за окном. На раскинувшемся ландшафте ничто не шевелилось. Мы довольно долго сидели молча, потом я спросил:

— Когда вы впервые встретились с Даттом?

Казалось, он был рад поговорить.

— Во Вьетнаме, в 1954 году. Вьетнам тогда был сушим кошмаром. Французские поселенцы все еще находились там, но уже начали понимать неизбежность поражения. Не важно, какой у них опыт, но проигрывать французы так и не научились. Вы, британцы, проигрывать умеете. В Индии вы показали, что вам кое-что известно об искусстве компромисса, а французы так ничему и не научились и не научатся. Они знали, что им придется уйти, и поэтому все сильнее злобствовали. Становились все больше и больше одержимыми. Они твердо вознамерились не оставлять ничего: ни больничного покрывала, ни доброго слова.