Читать книгу "Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага - Валерий Могильницкий"

«В лагере[7]в первое время мама была на общих тяжелых работах: на прополке, перетаскивании зерна. Эти работы хорошо описала в своих стихах Эстер Соломоновна Паперная (1901–1987 гг.). Она работала все время, как и моя мама, на общих работах. Эстер была очень добрым и отзывчивым человеком. Была всеобщей любимицей. Ее любили за умение разогнать любую грусть, за стихи. Она была прекрасной рассказчицей, но очень неловкой и неумелой в работе. Кроме того, была очень близорука. Все заключенные старались помочь ей выполнить норму, что-то сделать для нее».

Сама Эстер Паперная написала в Долинке цикл стихотворений «В Карлаге». Они нигде не публиковались, заключенные Долинского отделения их переписывали себе в тетради и блокноты, по вечерам читали вслух в бараках.

Стихи Эстер Паперной точно передают атмосферу тех сталинских лагерей, тот тяжелый подневольный труд, который они выполняли в жару и холод на полях и животноводческих фермах Карлага. Характерно в этом отношении стихотворение «Подражание Пушкину», написанное в 1942 году.

Долго ль мне еще в Карлаге

Век свой женский коротать

И с участка на участок,

Словно бабочка, порхать?

То на стройку, то к телятам,

Покорясь своей судьбе,

То на снегозадержанье,

То на транспорт к цоб-цобе.

Или солнце меня спалит,

Иль мороз в тиски возьмет,

Иль буран навек засыплет,

Или волк в клочки порвет.

Долго ль мне в тоске голодной

Пост невольный соблюдать,

Обезжиренным обратом

Крем, и сливки поминать?

То ли дело в Ленинграде

По проспекту разъезжать,

О журнале, о театре,

О курорте помышлять.

То ли дело на свободе

В ресторане закусить.

То ли дело, братцы, дома…

Э, да что там говорить!

Не теряя оптимизма, с большой иронией пишет она в 1942 году стихотворение «Письмо к Фанни Шебеко». Вот небольшой отрывок из этого стихотворения:

Хоть и живем недалеко мы,

Шлю Вам письмо — напала блажь.

Сегодня год, как мы знакомы,

И это — лагерный мой стаж.

Да, целый год!..

За это время.

Воды немало утекло,

И часто нашей доли бремя

Нести нам было тяжело.

Зимой на снегозадержаньи

Мы стены строили из льда,

И Вашим сущим наказаньем

Подчас бывала я тогда.

Когда мой шаткий валик падал,

Как Ваше хмурилось лицо!

И с нежных уст порой с досадой

Срывалось крепкое словцо.

Когда мы чистили дорогу,

Вы, прерывая отдых свой,

Ко мне спешили на подмогу,

Азартно действуя киркой.

Потом без Вас я две недели

Бороновала на быках,

О чем рассказано отдельно

В плохих, но искренних стихах.

Июнь был месяц самый длинный.

В июне мы пололи рожь.

Как вспомню ужас комариный,

Так до сих пор бросает в дрожь!

Мы в сенокос копнили с Вами

Люцерну, донник и пырей,

Вы с выломи, а я с граблями

Не расставались много дней.

Итак, покончим с годом этим,

Подходит 43-й год.

Но где и как его мы встретим

И что-то нам он принесет?

А ничего хорошего не приносили лагерные годы, тяжелый труд на полях, на площадках по откорму бычков, овец… Хотя были и просветы — это художественная самодеятельность в Долинке, которой могла позавидовать любая столица. Среди ее организаторов и подруги Эстер Дора Михайловна Дихтярева, Вава Вагрина. Последней она посвятила в декабре 1944 года стихотворение «В. Вагриной».

Семь лет назад расстались Вы с Москвой —

Полны обиды, страха и недоуменья.

Не ждали Вы, что станете звездой

Второго Долинского отделенья.

Офелья, Леонтин, мадам Багратион,

Сиянье рамп, цветы, хлопки и крики «браво»!

Растаяли, как дым, как аромат, как сон…

Но и в Карлаге Вас сопровождает слава.

Ведь все, что Вам дала Вахтанговская школа,

Смогли, как ценный клад, Вы до сих пор сберечь,

Чтоб из бревна любого возраста и пола

На сцене искорку правдивую извлечь.

Не плачьте, дорогая Вава,

Не опускайте косами венчанной головы —

Еще лишь год, и вновь Вам улыбнется слава

В афишах Ленинграда и Москвы.

А если для меня свобода вспыхнет ярко,

Я к Вам в театр как-нибудь приду.

Тогда, надеюсь, Вы дадите контрамарку

Хоть в самом захудаленьком ряду.

И наконец сбылось! В 1945 году Эстер выезжает из Долинки в Караганду, в других городах, в Ленинграде, Москве, ей жить запрещено. Но она счастлива, ее душа на небесах!

Я еду на свободу,

Везет мне, слова нет.

И в теплую погоду,

И раньше на пять лет.

Я еду на свободу.

Прощай, мой спецбарак!

Пройдет не больше года —

Со всеми будет так.

Я еду на свободу.

Прошу не забывать

Стихи мои уроды

И их слепую мать.

Я еду на свободу.

Надеюсь, не вернусь.

Забуду анекдоты,

Торжественно клянусь.

В Караганде она работала статистиком в областной детской больнице в Михайловке. Однажды на проспекте Сталина (ныне Бухар-Жирау) встретилась с Михаилом Ефимовичем Зуевым-Ордынцем. Вернее, он первым поздоровался с ней, а так бы она его не узнала, так он изменился! Поседел, согнулся, лицо в морщинах… Не признать былого, молодого, красивого, каким Миша был в Ленинграде, сотрудничая с ней в журналах «Резец» и «Чиж». Вот что делает жизнь с людьми, отсидевшими в Карлаге! И только по приветливому взгляду добрых глаз Зуева-Ордынца она поняла, кто перед ней.