Читать книгу "Друзья Высоцкого: проверка на преданность - Юрий Сушко"

К нему приходит осознание того, что «соцреализм — гибель искусства… сжирание искусства хамами, бездарями, мещанами, дельцами, тупицами на высоких должностях. Соцреализм — определение, не имеющее никакого определения…»

Когда в театре вывесили приказ о назначении на роли в будущем спектакле «Вишневый сад», Даль был разочарован. Он не видел себя Петей Трофимовым, зато много думал о Лопахине. Долгие, нервные переговоры, споры ни к чему не приводили. В конце концов Даль пошел «на вы» и явился в дирекцию для решительного разговора. Мало того, в «дипломат» упрятал примитивный кассетный магнитофончик, на который ему хотелось записать реакцию вчерашних единомышленников. Даль сказал, что Трофимова играть не собирается. А если товарищ Волчек и товарищ Табаков настаивают, то он просто уйдет из театра.

В ответ услышал: «Ну и уходи…» Он встал и ушел. Язва Валентин тут же откликнулся:

Уходит Даль куда-то вдаль.

Не затеряться бы в дали.

Немаловажная деталь:

Вы все же Даль, а не Дали!

Позже Олег не раз пытался разобраться в происшедшем разладе, пока не пришел к выводу: «Я прошел различные стадии своего развития в «Современнике», пока не произошло вполне естественное, на мой взгляд, отторжение одного организма от другого. Один разложился на почести и звания — и умер, другой — органически не переваривая все это — продолжает жить».

Он трижды уходил из «Современника». И трижды возвращался. Как блудный сын, всегда был принят и прощен. Иного беглеца назад вряд ли приняли бы. Но и Ефремов, и Волчек знали цену профессионализму Даля.

«Куда-то вдаль…» А куда? Олег Ефремов, к тому времени уже возглавлявший МХАТ, но продолжавший ревностно следить за всем, что происходит в его «Современнике», тут же протянул Далю руку и предложил роль Пушкина в спектакле «Медная бабушка».

Расхваливал: материал — интереснейший, автор пьесы — Леонид Зорин, режиссер — Михаил Козаков. Все сулит большой успех… Начинаются репетиции. Но неожиданно Даль отказывается от участия в спектакле, обозвав всех карликами и шаманами. И пьеса-де плохая, и режиссер — тоже, но хуже всех — Ефремов, который спекулирует на судьбе Гения со своей посредственной постановкой.

Адьё, господа! Вы уж как-то без меня…

* * *

— Когда вместе с Булатом Окуджавой я закончил сценарий военной трагикомедии, — рассказывал кинорежиссер Владимир Мотыль, — кандидата на главную роль в памяти сразу не нашлось… Вспомнил лишь, как когда-то на роль Кюхли мне рекомендовали незнакомого молодого артиста из «Современника» — худого, длинного, интеллигентного. Качества эти неосознанно перекочевали к задуманному герою «Жени, Женечки и «катюши»… Приступая к новой работе, я отправился по следам не пригодившихся для «Кюхли» рекомендаций. Даль оказался первым.

Решение снимать именно его, и только его принял сразу и фактически больше никого не искал. Встреча с Олегом обнаружила, что передо мной личность, что сущность артиста совпадает с тем, что необходимо задуманному образу. Это был тот редкостный случай, когда артист явился из воображения, уже сложившего персонаж в пластический набросок… Тогда мне казалось, что съемку можно назначать хоть на завтра…

Цепкий глаз режиссера сразу заметил: актер был облачен в вызывающе броский вельветовый пиджак, весьма экстравагантный по тем временам. В отличие от своих сверстников-коллег, с которыми Мотыль работал ранее и которые очень хотели понравиться, Олег держался с большим достоинством, будто он вовсе не заинтересован в этой работе, будучи по горло завален подобными предложениями. Он внимательно слушал, на вопросы отвечал лаконично, взвешивая слова, за которыми угадывался ироничный подтекст: «Роль вроде бы неплохая. Если сойдемся в позициях, может, и соглашусь». Нахал…

Мотыль, режиссер многоопытный, проницательный, сразу разгадал уловки Даля. Ему вспомнился знаменитый монокль Михаила Булгакова, которым писатель пользовался лишь в тех случаях, когда дела его шли из рук вон скверно, Есенина, который во фраке, в перчатках и с цилиндром приходил к издателю и, развалившись в кресле, небрежно доставал из портсигара дорогую сигару, купленную на последние гроши…

Вельветовый пиджак для Даля был кольчугой, латами, призванными защитить от напастей, не дать обнаружить слабину. Ведь тогда у Олега все шло наперекосяк: ради съемок спровоцировал скандал и ушел из театра. Дома тоже были нелады. Вот и держался на людях с апломбом…

Затем обнаружилась еще одна проблема. На первую кинопробу Олег явился, деликатно говоря, не в лучшей форме. На вторую — тоже. Директор картины уже хмурил брови, ассистенты предлагали других исполнителей. Но Мотыль поверил Далю и дал еще один шанс. Хотя потребовалось время, чтобы режиссерское видение образа совпало с позицией актера. Далю было органически чуждо подчинение чьей бы то ни было воле. Творить он мог лишь в условиях полной свободы…

Актер Георгий Штиль вспоминал, как внимательно Мотыль следил за самочувствием Даля на съемках. Порой командовал: «Стоп! У Олега глаз мутный — прекращаем снимать». У Даля в трезвом состоянии глаза были, как у женщины, — голубые, прозрачные, но стоило пару рюмок выпить, сразу мутнели.

— Даль был актером от бога, — считал Штиль, — по большому счету, и режиссер ему был не нужен — он сам всегда знал, что и как играть. Но дисциплину нарушал часто. Ну, а как выпьет, бывало, его и заносило: «Я — Даль, а вы тут кто такие?!». Олег не умел пить, сразу же терял лицо и становился другим человеком, порой не очень хорошим. Я, кстати, был одним из немногих, кто мог его от этого удержать. Но стоило мне уехать со съемок на пару дней, как сразу находились люди, которые его подпаивали.

Когда в праве на премьеру в Доме кино создателям фильма отказали, Окуджава договорился с дирекцией Центрального Дома литераторов, и «Женечку» пустили там.

— Нас не представили перед просмотром, как это положено по кинотрадициям, — усмехался Мотыль, — зато после титра «Конец фильма» зал взорвался овациями, вызывая создателей картины на сцену уже по традициям театральным. Прознав о новой военной трагикомедии (жанр редкий), авторов пригласили в Главное политуправление армии и флота, где, к немалому удивлению, с легкой руки генералов фильм получил доступ на широкий экран. И хотя критика не скупилась на хулу, зритель в кинотеатры валом валил.

Сам же Даль весьма скептически оценивал свои киноработы. Кроме разве что роли Шута в фильме Григория Козинцева «Король Лир». После некоторых проходных ролей актер дал себе слово: «Не работать с режиссерами, пытающимися навязать свою волю. Но если он командует мной, то у нас должна быть общая платформа».

Такую «общую платформу» Даль обрел именно с Козинцевым. Появление Олега на площадке случилось благодаря… беременности Алисы Фрейндлих. Поначалу режиссер именно ее видел в роли Шута, но актриса была на восьмом месяце…

Так Шутом стал Даль, для которого съемки прошли под знаком «Наконец-то!». Маститый режиссер сразу оценил тонкий актерский дар, оберегая дарование Даля, как хрупкий и бесценный музыкальный инструмент. Беспощадный к нарушителям дисциплины во время работы, Григорий Михайлович для Олега делал исключение, прощая срывы да еще приговаривая при этом: «Уложите осторожно на диванчик. Пусть проспится… Мне жаль Олега. Он — не жилец».