Читать книгу "Последний бебрик - Ирина Сергиевская"

— Тит Юрьевич, предложите вина гостям, — велела Ханна, трепеща веером.

Тит изумился, обиженно тренькнул:

— Вина?! Так ведь… французское коллекционное, по две тысячи долларов за бутылек!

Ханна облила его ледяным взглядом. Тит сник, сокрушенно вздохнул:

— Ну, хрен с ними, пусть пьют. — Он мигнул и спросил с надеждой: — Может, лучше водки?

— Предпочитаю французское коллекционное, — твердо, злорадно объявил Мандрыгин, наливая себе из черной бутылки в кубок. — А ты, Маюха, выпьешь?

— Не пью, — сказал Май.

— Почему? — одновременно спросили Ханна и Тит.

— Нет хочу.

— А почему не садитесь? — спросила Ханна невозмутимо, как будто зная ответ.

— Да вот, боюсь седалищем своим осквернить стул, на котором до меня столь выдающаяся персона сидела, — ответил Май с вызовом.

Мандрыгин свирепо взглянул на него, а Тит, погладив брюшко, сказал благоговейно:

— Тут до тебя сам Толян сидел!

Май понял важность момента; сердце говорило: «Откажись от Титовых денег! Скажи „нет“!», а рассудок твердил: «Не смей отказываться!» Все вокруг, как показалось Маю, прониклось важностью этого выбора: никто в ложе не нарушал молчания, даже попугай. Хор умолк, умолкла и труба, издав требовательный гневный звук. Май растерялся: с кем говорить? Иррациональный страх перед Ханной толкнул его к Титу — формально именно он был главарем предприятия и заказчиком романа о бебрике. Май положил бандуру на пол, оперся о плечо Мандрыгина и, мысленно сказав Титу: «Ах ты, грязный гаденыш!», вслух забухтел вот что:

— Я все думал о вашем бебрике, думал… и надумал: вам нужен другой автор… а я… у меня масса забот… редактура… могу порекомендовать вместо себя Надин Суффло… исторический боевик — конек этого автора… Прометей с орлом, который печень ему клевал… Есть еще Шерстюк, очень масштабный писатель…

«А-а-а! Не та-ак!» — вскрикнула труба. Май убрал руку с плеча друга и попятился к выходу, ожидая, что уж сейчас-то его непременно выгонят. И еще он — в позоре своем, из которого хотел, но не мог вылезти, — подумал, что его морочат какие-то друзья юности, а ведьма и ангел — это нанятые ими артисты. Смешно! Где были теперь друзья его юности? Иных уж нет, а те далече…

— Ханна, что он сейчас говорил? — недоуменно про-тренькал Тит. — Пьяный, что ли? Орла какого-то приплел, печень…

— Он от бебрика хочет отказаться, — пояснила Ханна и доверительно попросила: — Семен Исаакович, приблизьтесь.

Май понуро подошел, встал напротив, рядом с Мандрыгиным; тот как раз собирался испробовать вина, но ввиду серьезности грядущего разговора, поставил кубок на стол.

— Ты, Семен, чем недоволен-то? — спросил Тит, ковыряя ложкой в чаше с галушками. — Условия договора тебя не устраивают?

— Я и вы его не устраиваем, — горестно усмехнулась красавица.

— Ишь гусь какой.

— Па-а-звольте! — вмешался Мандрыгин, успевший отхлебнуть чудесного вина и сразу повеселевший. — Не гусь он, ваше степенство! Не гусь, а реликтовый человек, хоть в прошлом и алкоголик, как и ваш покорный слуга…

Май тряхнул его за плечо — пресек невнятный монолог и, решившись, обратился к Титу:

— Вы говорили, что завод имеете… костной муки…

Он замолк, крепче сжал плечо друга, не осмеливаясь продолжить. «Ну!» — весело поддержала невидимая труба.

— Чьи кости вы там перерабатываете? Покойников? — героически спросил Май. — Я здесь, в ресторане, услышал, что вы, с вашим Толяном, сувениры надумали изготовлять из этих костей — бюстики Достоевского, Вольтера…

«Бра-а-во-о!» — крикнула труба, но, может, Маю это лишь послышалось. Он внезапно ощутил прилив неизведанной веселой силы, пронизавшей все тело: окреп позвоночник, ушла дрожь из ног, и сердце забилось ровно, как колокол.

— Ох, дрянные языки! Все растрепали, да еще от себя прибавили, чтобы страху на людей нагнать, — посетовала Ханна.

Неуклюжие обличения Мая огорчили всех: Мандрыгин понял, что денег ему с таким «стажером» не видать; Рахим не понял ничего, но зато почувствовал тренированным телом близость какой-то безобразной драки; попугай от страха вообще впал в каталепсию — замер, открыв черный клюв и раскинув крылья, словно горный орел. Тит, надо сказать, был смущен словами Мая больше всех, но быстро оклемался и вознегодовал:

— На моем заводе — кости зверей и птиц! Я человеческих костей не касаюсь! А если коснусь, то только с разрешения федеральных властей! Согласно закону!

Услышав про кости птиц, попугай шмякнулся в обморок.

— Не сомневаюсь, вы получите разрешение федеральных властей, — сказал Май. — Думаю, это для вас не труднее, чем заставить Копперфилда гопак плясать.

— Понравилось? — захлопал в ладоши Тит. — Так ему, америкашке! У нас и архиерей спляшет, если захотим!

Ханна покачала змеиной головой и усовестила Тита:

— Как не стыдно! Вы же на храм деньги регулярно даете!

— Ну и тем более, чего ж архиерею не сплясать за такие-то деньги!

Тит захохотал, придерживая трясущееся брюшко.

— Так, может, архиерей вам и про бебрика вместо меня напишет? — спросил Май, обмирая от собственной дерзости.

— Ханна, чего он крутит? — выдавил Тит сквозь хохот. — Денег, что ли, хочет больше, чем обещано?

Ханна взглянула на него, как на гусеницу, опустила веки и заговорила:

— Он не просто денег хочет, Тит Юрьевич. Он страстно желает их. Но ему также хочется остаться… рыцарем бедным. Разве не так, Семен Исаакович? Разве внутри вас не сидит говорливое существо, жадное до неиспытанных, недосягаемых удовольствий? Отсюда ваш унылый, пагубный дуализм. Одинаково сильно хочется быть грешником и праведником; ходить во власянице и в костюмах от лучших модельеров; питаться акридами и пожирать деликатесы. Хочется жить аскетом на бедном хуторе, в мазанке с подсолнухом под кривым окошечком, но одновременно с этим хочется путешествовать, останавливаясь в самых дорогих отелях; хочется купить яхту и замок в Шотландии. Очень хочется быть неизвестным героем, но при этом прославиться на весь мир. И чтобы королева Англии посвятила вас в рыцари, а в Париже наградили бы вас орденом Почетного легиона. Я сострадаю вам, Семен Исаакович! Ах, как я сострадаю вам!

Сила вытекла из Мая после слов ведьмы. Он обмяк, припал к Мандрыгину; тот встал с табурета, усадил друга, сел рядом, на краешке. Ресторанный хор молчал, и труба не играла. «Вдруг меня здесь убьют?» — подумал Май. Он испугался беззвучия, закрыл глаза ладонью и рухнул в неописуемую бездну, унося с собою последнее впечатление несчастной своей жизни: карминовый рот Ханны — знак погибели. Мандрыгин осторожно отнял его руку от лица, опустил вниз.

— Вы правы, — безнадежно признался Май. — Я человек малодушный, слабый, ленивый. Вы еще главного не знаете, что я…