Читать книгу "Zевс - Игорь Савельев"

За другим столиком сидели все-таки американцы, быстро и громко трепались на гортанном английском… Почему не англичане? Леша, конечно, не разбирал акцентов. (Леша, конечно, притормаживал, приминая языком покалывающий коктейль: не хотелось выпить слишком быстро, а ради второго пришлось бы менять последнюю сотню – сдавать на растерзание, на мелкие купюры.) Но у британцев особые лица… Как будто подчерненные, где надо, вытянутые, как надо – в породу: как подчерняются, высветляются и вытягиваются лица углом зрения кинокамеры; осветителем; гримером; режиссером. Припоминался газетный шум, дискуссия на тему, надо ли раскрашивать старые фильмы. И в газетах подробно описывалось, почему результат будет плачевным: для черно-белых съемок артистам-мужчинам тушью красят глаза, артисткам губы красят зеленым – и вот тогда на пленке получается то, что надо. Прогони все это через компьютер (фрагмент будущих «Семнадцати мгновений» показали по телевизору) – и тут же вылезет: лица расплываются в персиковую кашу, и мир весь расплывается – кричаще и жизнерадостно, с бьющими элементами красного… Все расплылось – вот это и есть американцы. Да, Леша не знал языков, но здесь, в среде, лишенной речи и понимания, все в нем будто обострилось: обоняние, осязание…

Или даже дар предчувствия: рывком допил виски с колой, и тут же объявили срочную посадку на борт. И тут же все побежали. (Кроме американцев, к которым Леша потерял всякий интерес, мечась среди кресел.) Минут пять, шесть, и все было кончено. Не зная, не понимая, что делать (о, это ужасное чувство, когда отбывает твой самолет или корабль), он снова и снова терзал мобильник и, уже не надеясь, услышал-таки беззаботное кириллово: «Але?..»

Видимо, заорал так убедительно, что Кир и Света мчались к нему через весь «Шарль де Голль» бегом… Такой же нервной рысцой они преодолели свистящую всеми ветрами «кишку» – бесприютно-железную, как гараж, одинаковую во всех странах… из прессы на входе нетронутой осталась только «Российская газета»… а впрочем, было не до прессы, и следом за ними тут же завинтили и задраили Запад.

Уже взлетели, а Леша так и не перевел дух.

Хорошо, что было вино. На этих международных рейсах надо знать маленькую хитрость. Вслух стюарды предлагают только «сок апельсиновый, яблочный, томатный, воду, колу, спрайт». Вино надо спрашивать. Вот тогда они невозмутимо лезут в закрома тележки, где есть красное и белое в литровых картонных пакетах.

Хорошо, что был арманьяк. Потому что второй раз бесплатное вино не дают. Полет долгий, утомительный, настроение как-то располагало, и Леша, махнув на шефа рукой, достал пакет с логотипом дьюти-фри. Распечатали бутылку. Передавали туда-сюда – втроем. Леша не жалел подарка: он чувствовал, что это необходимо. Как композитор чувствует, какая нота нужна. Ведь рядом разворачивалась мелодрама.

Ну, например, тихая дискуссия о том, как Света понимает слово «нравиться». В диапазоне – от любви до простой человеческой симпатии. Они степенно шарили по диапазону, в ритме ничего не значащей светской беседы; чуть слышно, но нудно гудел пластик… Похоже, она как-то неловко (или наоборот) призналась в легкой влюбленности. Кирилл спокойно дал понять в ответ, что «не понял». «Сверхчеловек» подобрался, да. Ей пришлось выкручиваться…

Подслушивать свою бывшую девушку – это унизительно? А ведь он, Леша, мог бы сейчас сидеть на месте Кира, и она бы так же трогательно прощалась с ним. Или не прощалась? Он ведь не Кир, повязанный по рукам и ногам, и ему, по большому счету, не так важно, куда было валить и куда переместиться дальше – Питер, Москва…

– Так странно, что мы здесь втроем, – сказал он (неожиданно для себя), когда в очередной раз передавал бутылку.

– Рядом? – тут же нашелся Кирилл. – Да, ведь могли посадить и на разные места…

Но речь, конечно, шла не об этом, и все это понимали. Так странно. Судьба сделала круг, да не один.

– Мы должны разбиться, по законам жанра, это последние минуты, – посмеялась Света.

Ее защитная реакция: все высмеивать. Хоть что-то осталось прежним.

– Не каркай.

– А почему бы и нет.

– Почему мы не сделали это втроем напоследок, ведь во Франции это модно? – Света продолжала развлекаться.

Да, пожалуй, она развлекалась. Если не веселое, то спокойное наблюдение за тем, как страдают ее мужчины. Ну, это ей хочется думать, что страдают.

Но и мужчины не так просты.

– Вы услышали, нам сказали, что самолет носит имя Юрия Гагарина? – говорил Кирилл с холодной усмешкой. – Странно называть самолет именем разбившегося летчика, да?

– Это ты к чему?

– К тому, что мы должны разбиться.

То есть пассаж про «сделать это втроем» он спокойно пропустил мимо ушей…

Подолгу молчали, слушая самолетный гул, потом Света продолжала тихонько капать Кириллу на мозги: «Мы могли бы встречаться иногда, ведь Москва и Питер близко», – на что Леха не выдерживал и злорадно встревал с тем, что могли бы встречаться в «Сапсане»; голубки начинали говорить еще тише.

Прикладываясь к бутылке и прикрывая глаза, чтобы лучше слышать, Леша едва улавливал приглушенные слова, тезисы, практически целую философию:

– Сейчас трудно прекратить такие отношения… Когда все доступно и можно зайти на страничку «ВКонтакте», посмотреть фотки, написать…

Как обычно, после того, как покончили с ужином, у туалета в хвосте выстроилась очередь, и три немолодые тетки из очереди отчаянно флиртовали с подтянутым, безупречно обшитым, стройным, как солист балета, стюардом:

– Накормили вы нас, напоили, теперь мы сюда пришли…

Какое счастье.

Стюардесса-девушка же бегала с анкетами, бланками деклараций, разыскивая иностранцев, а потом хорошо поставленный голос зачитал (явно в записи) гражданам Российской Федерации что-то в духе: приготовьте документы…

– Ну что, ребятки, пришло время отвечать?

– Да уж, чужая жизнь кончилась.

Разговоры Светы о том, что хорошо бы провести вместе хотя бы вечер – «не завтра, пусть хоть через год», и за шумом двигателя скорее уже угадывались ее фантастические прожекты – съездить когда-нибудь в Париж же, но вдвоем…

Это, кстати, здорово мешало.

При снижении двигатели самолета начинают постоянно менять режим работы, обороты, постоянно меняется их тон, и ухо не успевает привыкнуть, чтобы отбросить шум, выделяя человеческую речь.

На посадке тяжело подслушивать. Оказывается.

Москва выныривала как из преисподней.

А они даже поцеловались – напоследок. Леша старался не смотреть (все же единственный раз сжалился и отвернулся), смотрел на то, как старается крыло, снижая самолет. Какой-то каменный век. Со скрипом закрылков, гондол – все на тросиках, на веревочках, как труп на шарнирах. Обнажая щели, как плохо связанные деревяшки.

А они даже поцеловались – напоследок. Может быть, Кир рассчитывал на то, что освещение выключат, как это и положено. (Хотя… Леша подумал, что Киру плевать – смотрит на них кто-нибудь или нет. Некоторое бесстыдство, как у породистой кошки, вышколенной, которая при посторонних, без хозяев, спокойно лезет на стол. Тоже – черта «сверхчеловека»…) Но лампы, наоборот, врубили на всю мощь: самолет опаздывал, какие-то французы не попадали на стыковочный рейс; стюардесса бегала, хлопотала, обещала, а потом начала собирать и уводить их куда-то к выходу прямо в процессе посадки и чуть ли уже не выбрасывать в люк.