Читать книгу "Клин клином - Елена Рахманова"

Другой вариант. Он как бы невзначай сталкивается с девушкой возле института, где она работает… А если Надежда все еще в отпуске? Тогда у подъезда ее дома и… и выставляет себя в глазах Надежды полнейшим идиотом, мающимся от неразделенной любви. Прямо-таки сэр Ланселот хренов, безмерно тоскующий о королеве Джиневре…

Сидя в своей мастерской на старой, кое-где измазанной масляной краской тахте, Владимир тупо смотрел в окно, за которым виднелось цвета темного перламутра небо, и отвергал один сценарий предполагаемой встречи за другим. Телефоны он предусмотрительно отключил, чтобы ему не мешали думать, но и это не помогало. Еда не лезла в горло, а мысль о кофе вызывала уже тошноту.

На пятые сутки, проходя мимо зеркала, он ненароком взглянул на свое отражение и остановился как вкопанный, ибо не сразу узнал себя. Словно не веря своим глазам, Владимир провел пальцами по подбородку – ощущение было такое, словно он коснулся наждачной бумаги. Повернул голову чуть вбок и увидел, что волосы сосульками падают на мятый воротник несвежей рубашки и загибаются кверху. И еще он заметно осунулся и похудел.

Определенно Владимир себе не приглянулся. Страдания страданиями, но такое пренебрежение своим внешним видом прежде всего говорило о неуважении к себе как к личности. А он всегда считал, что надо уметь не подавать виду, как бы плохо тебе ни было. Таким, по мнению Владимира, должен быть настоящий мужик, к каковым он себя и причислял.

Приняв душ, вымыв и расчесав волосы, побрившись, он нашел, что выглядит куда лучше. Ему даже понравилось некое сдержанное страдание в собственном взгляде. Владимир встал к зеркалу вполоборота, скрестил руки на мускулистой груди и красиво поник головою. Если писать автопортрет, так сказать, для потомков, то только в таком виде. Сильная личность, остающаяся таковой даже в момент глубокого горя…

Однако мысли об автопортрете в образе угрюмого мачо лишь ненадолго улучшили его настроение. Более того, Владимир даже расстроился, найдя их легковесными, поверхностными, не соответствующими его настоящему отношению к ситуации с Надеждой. Он влюбился в девушку, как ни в кого еще не влюблялся, и ничего поделать с этим было нельзя. Ему бы только узнать, есть ли у него хоть какая-то надежда на взаимность.

До подслушанного Надеждой разговора он мог почти наверняка утверждать, что заронил в сердце девушки искру влюбленности. Даже иногда забавлялся, вызывая тем или иным словом или жестом трепет в ее груди и смущение во взгляде. А что теперь?..

– А что теперь? Только не сидеть сложа руки и не топить горе в вине, – сказал самому себе Владимир.

Постулат, что талант на Руси не может не уходить временами в запой, а то какой же он тогда к черту талант, был для него неприемлем. И совсем не потому, что Владимир считал себя бездарным живописцем. Его работы находили признание и у критиков, и даже у коллег, да и сам он оценивал свои способности весьма высоко. Просто неоднократно становился свидетелем того, как творчество некоторых его собратьев по цеху запоями и пьяными разглагольствованиями об искусстве и ограничивалось.

Плюс, конечно, общение со светским Коржиком, который хоть и употреблял спиртное, но делал это исключительно эстетично и не теряя человеческого достоинства. Богдаша же, когда на него находил творческий стих, вообще мог обходиться без еды и питья.

О редких исключениях из правила, которые все-таки случались, Владимир предпочитал не вспоминать. За исключением, конечно, последнего, когда он ввалился в комнату на втором этаже некоего дома в Коврюжинске. Нет, неспроста он в кои-то веки перебрал лишку в компании художников с пристани и неспроста неведомая сила потащила его за собой или подталкивала в спину – где уж тут теперь вспомнить – вверх по скрипучей лестнице. И в доме он был тогда, между прочим, один, вполне мог устроиться в любой из нижних комнат. Так нет же, поперся наверх с риском сломать себе шею…

Итак, Владимир решил действовать. Не важно как, главное – выбраться из беспросветной тоски, что затягивает похуже любого омута.

Он оделся, причесался, проигнорировал парфюм – не тот был нынче настрой – и огляделся. На журнальном столике кучей были свалены газеты, рекламные объявления, счета за коммунальные услуги и прочая полиграфическая дребедень. Но уголок одной бумажки невольно привлек его внимание – плотная финская бумага, изящный шрифт, старорежимная виньетка в углу, золотой обрез.

Оказалось, что это приглашение на выставку портретов из частных собраний. «Что называется, в струю», – подумал Владимир и поспешно пробежал глазами текст, набранный внизу мелким шрифтом: не опоздал ли? Выяснилось, что выставка продлится всего неделю. Оставалось только выяснить, какой сегодня день недели.

Метод логических рассуждений не помог, тогда Владимир просто включил сотовый и увидел дату на засветившемся экранчике. Ура! Не опоздал, правда самую чуточку. Был тот самый день – воскресенье, – когда экспозиция закрывалась. Естественно, будет многолюдно. Но в толпе так легко затеряться и остаться наедине со своими мыслями!

Уверенный, что недаром его взгляд упал на приглашение, отныне не сомневающийся в том, что ничто в этом мире не происходит просто так, Владимир покинул мастерскую и направил свои стопы к станции метро, чтобы добраться до «Аэропорта». А оттуда до улицы Усиевича, где находился выставочный зал, было рукой подать. Там-то ему наверняка и откроется, как поступить…

* * *

Выставки предметов изобразительного искусства из частных собраний теперь стали не те, что некогда, при советской власти. Тогда на них ходили, как правило, искусствоведы, любители живописи или скульптуры и дряхлые, убого одетые старички. Эти-то старички и были, помимо экспонатов, главной достопримечательностью экспозиций. Это им, чудом уцелевшим, зачастую потомкам древних дворянских родов, принадлежали многие выставленные вещи. Они жили своими коллекциями, называли друг друга по именам, а до всего остального, вроде внешнего вида, им не было никакого дела.

Теперь же подобные выставки все больше стали посещать богато и модно одетые люди или же их художественные агенты, а на табличках под экспонатами вместо фамилии владельца для конспирации ставились прочерк, звездочки или иные какие таинственные знаки…

Владимир остановился перед портретом купчихи в цветастой шали, накинутой на плечи, и в атласном платке на голове, из-под которого не выбивался ни единый волосок. Толстые пальцы унизывали перстни, на груди связкой висели жемчуг и кораллы. Таким самодовольством и грозностью веяло от изображенной женщины, что он с тоской и нежностью вспомнил трогательную девушку в сером платье на стене в доме тетки Нилы…

– Ксюха, да не смотри ты, глупая, на цацки! – услышал он знакомый голос, в котором звенело легкое раздражение. Владимир даже дышать перестал от неожиданности. – В портрете не это главное!

– Не мешай! – отмахнулась от Надежды ее спутница. – Интересно, а волосы у нее свои или накладные?

– Ох, мне бы такую талию, – вмешалась в разговор третья девушка. – Нет, мне никакой корсет уже не поможет.