Читать книгу "Жена русского пирата - Лариса Шкатула"

— Лев не может есть морковку! Он — хищник! Морковку едят травоядные животные!

Он посмотрел на вошедшую Романову.

— Скажите, тетя Наташа, разве я не прав?

— Конечно, прав, — улыбнулась ему Олина мама. — Лев действительно хищник, но в жизни случаются и чудеса. Мне рассказывал известный цирковой артист: однажды молодому льву в час обеда бросили в клетку живого кролика. Ждали, что он разорвет его и съест. Но лев только облизал белого ушастика и прилег рядом с ним. Льву не давали есть. Он фыркал, рычал, скреб когтями клетку, но кролика не трогал. Потом ему подбросили ещё несколько кроликов их он тоже не стал есть. Кроликам дали морковку, и с удивлением увидели, как лев аппетитно хрупает её вместе со своими новыми друзьями…

— И он больше не ел мяса? — разочарованно спросил юный эрудит.

— Почему не ел? — рассмеялась Наташа. — Конечно, ел! Но с тех пор никогда не трогал кроликов.

Она вернулась к своим гостям. За столом Анечка Труцци жаловалась соседям на мужа:

— Поймите, товарищи, Федя — прирожденный силовой акробат! Я-то мечтала: окончим училище, в паре будем работать…

— Анна и Федор Труцци! — ехидно поддел её муж.

— Злится на меня, — вздохнула Анечка. — Я при регистрации не стала его фамилию брать. Труцци — старинная цирковая династия, потомственные акробаты! А Красавины? Слышал кто-нибудь прежде такую фамилию?

— Как раз сейчас акробаты Крамаренко зовут тебя в свой номер — у них "верхней" нет. И будешь ты Крамаренко, как они все! А вовсе не Труцци!.. Хорошо хоть советская власть на стороне отцов: сын мою фамилию носить будет.

— А дочь — мою! — запальчиво выкрикнула Анечка и смешалась от своей горячности. — Если, конечно, захочет…

— Нашли о чем спорить, о фамилиях, — добродушно пожурил молодых товарищей Крутько.

— Если б только в фамилии было дело, — опять вздохнула Анечка, — он же в своих медведях души не чает. А Гошку так точно больше меня любит! На акробата учился, а чуть поманили — в дрессировщики сбежал! Знай я, что с этого все начнется, никогда бы на рынок не пошла…

Она потупилась и умолкла.

— Простите меня, товарищи, Федя всегда ругается, что я рот не закрываю. Пугает: кто меня раз в гости позовет, в другой уже не пригласит!

— Расскажи, Анечка, расскажи, — попросила Наташа, уже знавшая историю про Гошу, и с улыбкой посмотрела на подругу: и в училище, и в цирке её звали только Анечкой — такая она была тоненькая и гибкая, маленькая, будто девочка-подросток; рядом с нею Федор смотрелся медведем, как и его мохнатые питомцы.

— Да что тут рассказывать! Пошли мы с Федей на рынок какой-нибудь еды купить. Федя перед тем на пристани помог морякам лодку разгрузить, разжились мы маленько деньгами. Проходим мимо одной старушки, а она и привязалась: "Возьмите да возьмите". Как почуяла! "Задешево отдам", — кричит. Я вначале думала, это щенок. Пригляделись медвежонок! Господи, думаю, самим есть нечего! Так Федю разве убедишь, уж если упрется! Могли бы выступать на бамбуке[26]или с першем[27]…

Она махнула рукой, нечаянно перевела взгляд на Лину Альтфатер и замерла с полуоткрытым ртом. Лицо молодой женщины исказилось от боли, а руками она судорожно сжимала живот. Анечка хотела обратить внимание других на страдания Лины, но та предостерегающе поднесла палец ко рту. Давала себя знать холодная архангельская ссылка: там Лина застудилась, и с тех пор временами на неё накатывали приступы обжигающей боли. Недомогание Лина скрывала даже от мужа и тайком принимала небольшими порциями опиум…

А в соседней комнате дети играли в салочки. Олю Романову, как самую тихоходную бегунью, "салили" чаще всех, и малышка решила схитрить. Она забежала к взрослым и с разбегу ткнулась в живот Лины. Женщина закусила губу, чтобы не закричать от боли. Она попыталась отстранить от себя девочку, но та подняла на неё огромные зеленые глазищи и заявила во всеуслышанье:

— А у тети Лины животик болит!

Взрослые засмеялись. Лина покраснела и мысленно приготовилась встретить следующие волну боли, но её не было. Маленькие ладошки Оленьки вдруг стали горячими, и это благодатное тепло мягким облаком обволокло больные места, будто впитывая в себя болезнь и куда-то испаряясь вместе с нею.

— Я тетю Лину полечила и тепель она болеть не будет! — торжественно произнесла малышка. — Я лечила няне головку, и у неё тоже ничего не болит!

Гости все ещё воспринимали происходящее как шутку, не замечая непонятного волнения Романовых-старших: Наташа вздрогнула, а её муж смертельно побледнел. Он так надеялся, что любимая дочурка избежит дурной, как он считал, наследственности жены.

Все пять лет совместной жизни они не вспоминали о феноменальных способностях Наташи, но боязнь, что "ведьмачество" рано или поздно вылезет наружу, заставляла его постоянно быть настороже. Неужели их дочь, Оленька, тоже этим отмечена?!

Наташа не любила слова "ведьма": да, она умела видеть на расстоянии, предчувствовать несчастья или избавлять от хвори, но кому от этого было плохо? Боязнь Александра была сродни страху первобытного человека перед темнотой. И в то же время, когда Наташа его, спящего, избавила от фурункула на шее, он о способностях жены даже не подумал. Обрадовался:

— Ну вот, все само собой и прошло! А то наши эскулапы сразу с приговором: резать, и точка!

В это время за столом шел нешуточный спор о том, надо ли крестить детей и что такое религия в стране, строящей социализм. А когда Оленька, отойдя от Лины, вдруг покачнулась и упала на пол, никто из присутствующих, кроме её родителей, не связал обморок девочки с осуществленным ею лечением. Женщины засуетились:

— Накурили мужики, хоть топор вешай, вот ребенок и угорел!

Оленьку отнесли на широкую родительскую кровать, отгороженную от остальной комнаты огромным шифоньером, и ею как врач занялся Николай Крутько, разрешив остаться рядом только Наташе.

— Иди-иди, — чуть ли не вытолкал он Александра, — займись гостями. Ежели что, Наташа мне поможет!

Он стал считать Оленькин пульс, удивленно хмурясь.

— Честно говоря, я подумал, ребенок перевозбудился: волнение, беготня. У неё же пульс замедленный, как после болезни, слабость, испарина… У ребенка ангины не было?

— Не было, — пожала плечами Наташа. — Оля с рождения ничем не болела.

Девочка открыла глаза.

— Мамочка, у меня все прошло.

Врач, все ещё щупающий её пульс, недоуменно выпрямился.

— Ничего не понимаю! Только что ребенок был болезненно слаб, сейчас у неё нормальный здоровый пульс, кожа сухая, на щеках румянец… Пусть все же для верности немного полежит…