Читать книгу "Путешествие к центру Москвы - Михаил Липскеров"

Так вот, раз существует природоохранная зона, то кто-то должен ее охранять. От самостроя садовых домиков, беседок, грядок с картофелем и брюссельской капустой. Объявили тендер на должность охранника с окладом (без оклада) для всех желающих. В моем лице. Который я честно выиграл. Был, правда, один малый, эколог. Тоже претендовал. Но оказался с уголовным прошлым. Замочил Отарика, Сильвестра, Солоника, ореховских, медведковских, гольяновских. Измайловских, само собой. Следаки из Генеральной все доказали. И гнить бы ему в «Белом лебеде», но тут случился случай с Литвиненко. Экологу в благодарность Байкал предложили. Омуля охранять. Которого он предварительно должен завести. Потому что местный омуль куда-то сдох. По причине неуживчивого характера с целлюлозным комбинатом. А пруд с парком – за мной. Вот недавно пост охраны закончили строить.

– Это какой?

– Да вот, —Истанбул махнул рукой на дворец.

– Этот?!!

– Ты чего? Я могу и документы показать.

Истанбул щелкнул пальцами. Возник свежеоттраханный милицейским конем Гордым рядовой Мохначев (вместо лейтенанта Климова, о чьем проступке мне пока ничего не известно). В руках он держал папку со стопкой бумаг с золотым обрезом. И на первом листе черным по белому было написано, что Измайловский парк с Алексеевским прудом сдан гр. Манчестеру-Ливерпулю в аренду на сорок девять лет для природоохранных работ с правом стрелять без предупреждения. И сто шестьдесят две подписи. Или восемьдесят четыре. Я не считал.

Истанбул аккуратно зачеркнул «Манчестер-Ливерпуль» и надписал сверху «Истанбул-Константинополь». Расписался. Потом обмакнул большой палец в услужливо поднесенную рядовым Мохначевым чернильную подушечку и оставил на бумаге отпечаток. На листе закрасовался герб Российской Федерации.

– Вот такие дела, – финишировал ИстанбулКонстантинополь, помахивая договором аренды.

– И что, – благоговейно поинтересовался я, – приходилось... без предупреждения?

– А куда же денешься? Если родина тебе поручила ее природоохранять. Ореховские, медведковские, гольяновские... Измайловские, само собой. Все в этом пруду. И полк ДПС под свою крышу взял. Чтобы в природоохранных целях мне в парке содействовал. Ну, и на окружающей парк территории Восточного округа чтобы порядок был. И соответствующее финансирование. Так вот, – неожиданно взъярился Истанбул, – эта парчужка лейтенант Климов бабки на природную охрану, полученные от цветочного ларька на углу Борисовской и Ткацкой, заныкал и слил в механическую лотерею при секс-шопе у метро «Партизанская». Вместе с бабками, полученными с этого самого секс-шопа на эту же природоохранную деятельность. За что и был вые...ан милицейским конем Гордым посредством жопы рядового милиционера Мохначева, чьи услуги были оплачены правом взимания арендной платы с сигаретного ларька у книжного магазина «Литера» на природоохранные нужды Алексеевского пруда и прилегающих территорий. Кстати, – призадумался ИстанбулКонстантинополь, – по-моему, этот Мохначев от Гордого начал кайф ловить. Пора его в шоу-бизнес определять. А теперь, Федорыч, извини, мне в Думу нужно. Пленарка.

Из пруда с ревом выполз бронированный «Мерседес-Амфибия» и умчал члена фракции КПРФ, бывшего Манчестер-Ливерпуля, а ныне Истанбул-Константинополя вершить.

Глава тридцать вторая

Я лег вздремнуть. На берегах пруда. Но не вздремнул, а стал размышлять. Вода. Она способствует.

– Вот, – размышляю, – нырнешь в воду – и ко дну. Чтобы, значит, достичь, оттолкнуться – и на поверхность. Солнышко, свежий ветер... Полем, полем, полем свежий ветер пролетал, полем свежий ветер, я давно о нем мечтал. И вот идешь ко дну, а его все нет и нет. Может, провалилось под тяжестью гольяновских и медведевских. А может, дна вообще нет. Может, этот пруд – секретный ход в великие американские озера... Именно так полковник Абель... Нет дна! И вот тебе уже дышать нечем, а дна нет как нет. Старуха плачет, все рыдают и кричат. А ты не кричишь. Захлебнуться можно. И вот, когда ты уже опи́сался хорошо... «Хорошо» не в смысле, что тебе от описывания хорошо, а хорошо, что в воде этого не видно. Да и смотреть некому. Глаз у притопленных гольяновских уже нет. И вот тут-то и дно. Ты изо всех сил отталкиваешься, летишь вверх к небу и солнцу... И херак головой! Об лед. Зима настала. Вода замерзла. Лед. Всюду один лед. И ни одного рыбака. Чтобы хоть через лунку подышать. А потому что и рыбаки на дне. А наверху одни китайцы. А китайцы для нас лунки рубить не будут. На фиг китайцам лишние сто сорок миллионов ртов? Не то что воздуха – водки не напасешься. А без водки мы и сами выныривать не будем. Лично я.

И вообще, что вы меня достаете? Когда я лежу себе и лежу на берегу пруда. Отдыхаю. Чтобы потом двинуть к центру Москвы. Чтобы прикоснуться. К чему, правда, не помню. А! К истокам! На старости лет обязательно нужно к истокам. Чтобы выяснить наконец, откуда же такой мудак образовался. И ввалить родителям. Потому как они виноваты, что ты такой мудак. Это мне один знакомый психоаналитик рассказывал. В реанимации. Руки и ноги у него были привязаны, а рот заткнуть не догадались. Вот он мне пургу и нес. У меня уши были свободны для проникновения инородных слов. А ноги и руки – само собой. Как и у психоаналитика. Да и зачем им свобода? Трясутся, суки, как заливная рыба в вагоне-ресторане. И психоаналитик говорил, что мы с ним обадва не виноваты. Ни в чем. А все наши родители. От них все наши беды. Но и они не виноваты. Потому что у них тоже были родители. Которые, в свою очередь, тоже не безродные космополиты и нахватались от своих. В общем, прелесть психоаналитики в том, что сам ты ни в чем ни хера не виноват. Все следы ведут в твое детство. И еще к Эдипу и его матери. А мы, ребята, ни в чем не виноваты.

Вот так вот я размышлял на берегу Алексеевского пруда. А когда еще маненечко выпил, то родителям все простил. Что именно простил, это их проблемы. Я вообще всех прощаю. Потому что родился я чистеньким и непорочным. И оставался бы таким до конца дней. Если бы не родители и все остальные люди. СОЦИАЛЬНАЯ СРЕДА! Вот из-за нее из меня такая сука и образовалась. А внутри... Внутри меня – одни сплошные нимбы. И задача – каким-то образом до них добраться. Найти какой-то путь к себе. Или к центру Москвы?..

Вот уже и внутренний конфликт. Он всегда возникает у русского человека, стоит ему только подумать о слове «путь». Совершенно точно о сущности пути русский человек знает лишь одно. У русского человека путь особый. Какой именно особый, это детали. И не надо пудрить мне мозги, что в этих деталях скрывается дьявол. Очень может быть. Но русские люди мыслят глобально, им не до деталей. Поэтому дьявол с нами пролетает. Особый путь, и вся недолга – тут у русских людей консенсус. Проблема в другом. Нет единого мнения, куда идти этим особым путем. (Возможно, идти никуда и не надо. Зачем куда-то идти в состоянии стабильности? Поднялись с колен, стали раком, оно и ладно.) Но, думаю я, если мы когда-нибудь и решим куда-нибудь идти, и определимся с целью пути, и я даже допускаю, что эта цель совпадет с целью остального человечества, все равно мы никогда ее не достигнем. Именно из-за особости пути. Объясняю. Тысячелетия назад греческий чувак Эвклид открыл геометрические аксиомы. Я подчеркиваю: открыл, а не придумал. Это всеобщие законы, присущие всему тварному миру. И весь тварный мир живет и существет по этим аксиомам. В нем параллельные линии не пересекаются, а прямая линия – кратчайшее расстояние между двумя точками. У нас же в России нашелся периферический (вообще российская периферия – это что-то отдельное) человек – Лобачевский, который доказал, что параллельные линии могут пересечься. В реальном мире такая ситуация отсутствует в принципе. Они в другом мире пересекаются. Это очень здорово. Но в том мире людей нет! Там, окромя пересекающихся параллельных линий, никого нет. Ну и Лобачевский, вероятно. Так вот, ихние Эвклиды нам не указ. Поэтому, пока весь мир живет по эвклидовой геометрии, мы путаемся в геометрии Лобачевского. Вот почему прямой путь между двумя точками нам заказан. Это я давно заметил.