Читать книгу "Номер 10 - Сью Таунсенд"

Он смотрел, как сэр Дигби расчищает себе путь к премьер-министру.

Дигби сразу понял, что существо в цыганском платье и дешевом парике блондинки стопроцентно годится на роль премьера.

Амариллис представила их друг другу, сэр Дигби прогудел: «Свалите, быдло», и актеры покорно поплелись в другой конец зала.

Сэр Дигби взял руки премьер-министра в свои лапищи. Затем глубоко-глубоко окунулся в глаза премьер-министра и произнес, как он считал, конфиденциальным шепотом, хотя Джек, сидевший у стойки, отчетливо услышал:

— Я вполне привык к транссексуалам, дружочек. Моя первая жена была мужчиной. Я закончил католическую школу, так что ничего не знал о женщинах и с сексуальной точки зрения был где-то недоделок, но на дворе стояли шестидесятые, и никто не хотел признаваться, что меньше других в курсе насчет женского тела, поэтому я решил, что у моей первой жены, нежной и милой Кассандры, клитор просто больше обычного. Однако бедняжка была в отчаянии, потому что на самом деле это был мужчина с абсурдно маленьким пенисом. Я оплатил ей операцию, и агония нашего брака какое-то время продолжалась, но однажды вышел жуткий скандал просто из-за чепухи: она воспользовалась моей кисточкой для бритья, а прополоскать забыла, и мы развелись. Но расскажите мне о себе, мой друг.

Премьер-министр вкратце поведал о главных вехах своей карьеры: самоубийца в «Несчастном случае», инспектор в «И пришел инспектор», Гвендолен в «Как важно быть серьезным»[67]…

— …но я всегда мечтала работать в Шекспировском, — закончил премьер-министр, вдруг вспомнив, что был рожден для роли Генриха Пятого.

Пока премьер-министр говорил, Дигби изучал каждое движение его лица, вслушивался в каждый нюанс голоса — эдакая смесь неуверенности и властности. Дигби попытался успокоиться. Ему уже приходилось бывать в такой идеальной ситуации, когда Сильвестр Сталлоне почти согласился играть Боттома во «Сне в летнюю ночь». Дело кончилось слезами, когда агент Сталлоне потребовал включить в контракт условие, что Сталлоне имеет право убить этого дерьмового лебедя, если тот посмеет к нему приблизиться. Когда Дигби позвонил в Лос-Анджелес и сообщил, что лебеди в Стратфорде — собственность королевы и охраняются законом, агент завопил:

— Тогда никаких контрактов! А то ты не знаешь, что сраный лебедь может человеку руку откусить?

Сэр Дигби сказал премьер-министру:

— На Шекспира у меня не встает. Я делаю только современные пьесы живых авторов. Я хочу попробовать вас на главную роль в пьесе «Жизнь и духовная смерть Эдварда Клэра».

— На главную? — повторил премьер-министр.

— Вы сверхъестественно напоминаете нашего достопочтенного лидера, и голос у вас удивительно похож. Вы свободны?

— Да, — ответил премьер-министр. — В настоящее время я на отдыхе.

— Тогда пойдемте глянем, как вы смотритесь в костюме, ладно, друг мой?

— Черт, — сказал премьер-министр. — Это прямо-таки волнительно.

Джек проследовал за сэром Дигби и премьер-министром в зал репетиций. Он позволил представить себя в качестве агента премьер-министра, и его неохотно впустили в зал, где должны были состояться пробы. Костюмерша увела премьер-министра, и через десять минут он появился на сцене в синем костюме, белой рубашке, красном галстуке, туфлях на шнурках и с собственными волосами. Небольшая группа театральных рабочих невольно зааплодировала, когда премьер-министр робко вышел на сцену.

Сэр Дигби расхаживал по залу, отдавая премьер-министру указания: премьер-министр должен был смеяться, плакать, злиться, беседовать с Господом, обращаться к ООН, притворяться псом, петь, танцевать, изображать десятилетнего мальчика.

Джека корежило от смущения. На его взгляд, премьер-министр совершенно не мог играть себя самого. И он понятия не имел, куда девать руки. Однако через несколько минут совещания со своим помрежем и остальным составом режиссерской группы сэр Дигби объявил, что премьер-министра ждут на репетицию в десять утра в понедельник. Он обратился к залу дрожащим от волнения голосом:

— Это охеренно важная пьеса. Она о духовном разложении политического лидера и его капитуляции перед американским империализмом.

Премьер-министр нервно посмотрел на Джека и сказал сэру Дигби:

— Я должен поговорить с моим агентом, разумеется, но боже, до чего же мило с вашей стороны доверить мне эту роль!

Тем временем Али в одной из бесчисленных стратфордских сувенирных лавок погрузился в английский мир детской иконографии. Со всех сторон его окружали Винни-Пух, Ослик Иа, Кролик Питер, Медвежонок Руперт, Томас-Паровозик, Толстый кондуктор, Нодди, Ушастик[68], Алиса в стране чудес, Безумный Шляпник, Жаб из Жабьего поместья, Крыс, Барсук и Крот. Али потел в нерешительности. Согласится ли трехлетняя Арифа на Винни-Пуха вместо Медвежонка Руперта? Не раскричится ли Седек из-за плавающей мыльницы Нодди? Обидится ли мадам, если он купит ей плюшевого Жаба из Жабьего поместья? (Али наедине называл жену Лягушечкой — из-за того, что в конце девяностых у нее были проблемы с щитовидкой, но теперь, слава Аллаху, все позади.) Хассине, старшей дочери, тринадцать, ей в любом случае не угодишь, но, может, она не станет возражать против Кролика Питера…

Глава двадцатая

Норма проснулась, полежала минутку и вспомнила, что сегодня большой день. Она отбросила тяжелые одеяла — теперь уже можно кое-что теплое и убрать, потому что в комнате чудно, как летом. После переезда Джеймса она согласилась держать отопление включенным круглые сутки. Это было смелое решение, однако Джеймс верно сказал: «Счет за электричество приходит раз в квартал, а мы, может, завтра умрем».

Норме нравилось, что он всегда говорил «мы», всегда имел ее в виду, словно они товарищи по делу и жизни. Она полюбила Джеймса. Она знала, что ее любовь никогда не сможет стать такой, — ведь ей семьдесят один, а ему нет и двадцати. Впрочем, в шоу Джерри Спрингера показывали пару, и они уверяли, что счастливы, хотя он лысый и пускает слюни, а ей всего шестнадцать, и она чуть тормозит, бедняжка.

И вообще она рада, что больше не приходится заниматься этим. Это ей нравилось только с Тревором, а он ей не часто докучал. На Рождество, Пасху, в неделю Блэкпулского салюта[69]и еще изредка, когда выпьет как раз в меру. Чуть недобор — и он робел, чуть перебор — ему уже не хватало твердости.

Ее любовь к Джеймсу была чистой, но более волнующей, чем любовь к Стюарту, Ивонне и Джеку. Кроме того, Джеймс нуждался в ее помощи. Он ей как бы товарищ по жизни и бизнесу и, как только излечится от крэка, повезет ее в путешествие за границу. Сначала в круиз, просто чтобы она привыкла, ведь она ни разу еще не выезжала из Англии, хотя они с Тревом и планировали отпуск в Диснейленде, но потом Трев упал с крыши. Если путешествовать на приличном корабле, где все разговаривают по-английски, то это все равно как Англия, рассказал ей Джеймс.