Читать книгу "Повелители фрегатов - Владимир Шигин"

На этом месте рассказа Щукин всегда делал ораторскую паузу, как бы для того, чтобы слушатели имели возможность надлежащим образом проникнуться сознанием тяжести его преступления и могли затем еще лучше оценить великодушие покойного капитана.

— Хорошо… Подошел это он к вельботу, поманул меня перстом и отошел в сторону… Вижу: грозен… Я, значит, ни жив ни мертв, к ему. Подошел и смотрю ему прямо в глаза. Он любил, чтобы матрос ему завсегда с чистым сердцем в глаза глядел. А он воззрился на меня, ничего не говорит, да вдруг: бац! бац! Два раза всего-то кулаком в зубы, да так, что быдто цокнуло что-то. А надо тебе сказать, на указательном персте Василий Кузьмич завсегда носил брильянтовый супир. От государя императора пожалован. Так самым этим, значит, супирчиком он и цокнул. В глазах — пыль, но только я, как следовает, стою, эдак грудью вперед, и весело ему смотрю в зрачки. Жду еще бою! Однако он более не захотел. «Пошел, говорит, собачий сын, на шлюпку!» — и сам следом сел. «Отваливай!» Отвалили. Я изо всей мочи наваливаюсь — гребцы у нас на подбор! — а сам, однако, думаю: «Это, мол, только одна закуска была, какова-то настоящая расправка на корабле будет. Не меньше как два ста линьков прикажет для памяти всыпать!» Вельбот ходом идет, скоро и корабль наш. Он, насупившись эдак, поглядывает на меня, увидал, значит, как изо рту у меня кровь капелью каплет… Хорошо. Пристали к кораблю. Встал и ко мне обратил голову: «Что, спрашивает, целы ли у тебя, у подлеца, зубы?» — «Не должно быть целы, ваше вашескобродие!» Это я ему, потому чувствую, что во рту словно каша. Усмехнулся, — и что бы ты думал?! Заместо того чтобы меня, подлеца, приказать отодрать как Сидорову козу, он, голубчик-то мой, выходя, говорит: «Пей за меня чарку водки, да вперед, говорит, прочищай ухо!» — «Покорно благодарю, ваше вашескобродие!» — гаркнул я в ответ, да тут же и зубы сплюнул в радости. А на другой день призвал меня к себе. «Молодцом, говорит, бой выдерживаешь, бабства, говорит, в тебе нет, как есть бравый матрос. За то, говорит, я тебя унтерцером жалую. Смотри, не осрами меня!..» И как это он похвалил за мое усердие, так я даже вовсе обалдел. Кажется, прикажи он мне за борт броситься, так я со всем бы удовольствием!.. Вот каков он был! Умел и строгостью и лаской, коли ты стоишь. Старинного веку командир был. Господь и смерть ему легкую сподобил… ударом помер. Играл, сказывали, в карты, маленько нагрузившись, да вдруг под стол… Бросились подымать, а батюшка-то Василий Кузьмич уж не дышит… Царство ему небесное, голубчику! — прибавлял умиленный Щукин, осеняя себя крестным знамением».

* * *

Что бы ни происходило в мире и в море, но ежедневно в пять часов утра раздаются в палубах российских кораблей свистки и зычные голоса вахтенных унтеров:

— Полно спать, пора вставать!

Нехотя вылезают матросы из своих коек, одеваются и скатывают постели в муравьиные личинки. Новый свисток:

— Койки наверх! На молитву!

После пения молитвы, которая поется всей командой без исключения, сытный завтрак и скачивание палубы, развод на работы: кто скоблит какой-то блок, кто плетет маты.

Эхма, благодать! Поди, теперича в деревне снегу уже по уши, а мы тут солнышку радуемся да босиком ходим. Вот бабам бы рассказать, как в деревню попаду!

Около 11 свистки и крик:

— Кончить работы!

Кончили матросы работы, прибрали палубу, вынесли бранд-сбойты, разделись и ну поливать друг друга. Окатившись водою, собрались в кучи в ожидании следующего свистка к чарке и к обеду.

Между тем штурманы вышли уже наверх ловить солнце и определять по полуденной его высоте широту места. Команда неотрывно смотрит на них в ожидании окончания измерений. Наконец измерения окончены; старший штурман идет к вахтенному начальнику и докладывает градусы, минуты и секунды обсервованного места. Вахтенный начальнику тут же докладывает цифры старшему офицеру, а тот командиру. Эта формальность соблюдается, даже если командир с самого начала стоит на шканцах и все прекрасно слышит.

— Восемь склянок бить, — говорит командир и приказывает старшему офицеру. Тот репетует команду вахтенному начальнику.

— Восемь склянок бить! — командует тот.

— На баке восемь склянок пробить! — передается команда на бак вахтенным унтер-офицером.

Мерным басом звучит колокол, радостно отзываясь в сердцах матросов, которые вот уже полчаса с нетерпением ждали этих ударов. Не успел еще смолкнуть последний удар, как вахтенный начальник командует:

— Свистать к вину и обедать!

Между тем все боцманы и унтер-офицеры уже стоят вокруг ендовы с водкой, приложив дудки к губам, подняв локоть правой руки немного кверху и прикрыв пальцем отверстия дудки. Едва слышится команда, как вахтенный начальник дает отмашку старшему боцману.

Разом наклонив головы и краснея от натуги, унтера свистят так пронзительно и молодецки, что трещат барабанные перепонки. Причем каждый в общий свист вставляет и свои, только ему присущие трели. Наконец все смолкло. Толстый баталер развертывает списки и начинает выкликать к водке по порядку фамилий

Меж тем артельщики расстилают брезенты, выносят баки с горячими щами, сухари, соль и все раскладывают на брезентах. Матросы чинно усаживаются вокруг баков и начинают обедать, дуя что есть мочи в кипящие щи. Потом отдых.

Около двух часов свисток и команда: «Вставать умываться, грамоте учиться!»

Приходят офицеры, гардемарины, священник и начинают преподавать арифметику, географию, грамоту и Закон Божий. Умеющие уже читать с видом превосходства уединяются у орудий с книжками сказок и другими не менее полезными книжками.

В четыре часа начинается артиллерийское учение, потом парусное. Потом отдых — матросы поют на баке песни, потом ужин с чаркой водки, после чего невахтенные разбирают койки и ложатся спать. Вахтенные же коротают время на палубе, рассказывая друг другу небылицы. И так из года в год, десятилетие за десятилетием… Таковы законы жизни на палубах русских кораблей, фрегатов и корветов, и никто не может этого изменить.

Отдушиной для матросов всегда были увольнения на берег, особенно любили матросы сходить на берег в чужих портах. Там и посмотреть было на что, да и себя показать тоже.

В воскресенье, когда работ на судне нет и команда свободна, в портах матросов отпускали на берег. Делалось это, как правило, после краткой литургии и сытного обеда. Вначале капитаны приказывали спустить «освежиться» первую вахту, а после нее и вторую. Вот и боцманы уже засвистели в дудки:

— Первой вахте изготовиться на берег! Чище одеться!

Матросы первой вахты, бросив все дела, весело и с шутками кинулись к рундукам, чтоб переодеться. Переодеваются прямо на палубе. Тут и там раскиданы вещи, матросская хурда. Матросы второй вахты угрюмо посматривают на счастливцев, которые первыми вкусят удовольствия предстоящей гульбы.

Сходящий на берег матрос держит на ладони четыре монеты и мучительно рассуждает:

— Один франковик пропью, второй франковик кое-куда, на третий разве отдать басурманкам белье помыть? А нашта! Белье я и сам помою. На этот франковик не купить ли табаку али игрушку жене? Нет, баловать бабу не стану, а табак казенный дают, лучше уж и энтот пропью!