Читать книгу "Письма с острова Скай - Джессика Брокмоул"

— Ни одна из тех рыбок не будет такой ослепительной, как эта, добытая мной среди волн.

— Они еще ослепительнее, потому что находятся прямо за моей дверью.

Дух воды не отступился. Он плыл весь день и всю ночь до экзотической страны, окруженной пышными пальмами и благоухающей фруктами. Пляжи там были покрыты песком чистого белого цвета. Он зачерпнул горсть искрящегося песка и принес его Люсинде. Но, как и раньше, она отвечала:

— Если захочется мне увидеть искрящийся песок, то достаточно будет опустить глаза, стоя на этом берегу.

— Здесь песок не такой искрящийся и не такой чисто-белый, как тот, что я нашел для тебя в неведомой стране.

— Да нет же, здесь он белее и чище, потому что находится прямо за моей дверью. — Она с доброй улыбкой посмотрела на духа воды. — Море принадлежит тебе. Ты плаваешь с течением, путешествуешь с волнами в далекие края. Но для меня море чужое. Мой дом на берегу дороже мне всех сокровищ в мире.

Дух воды рассердился и умчался прочь. Он преподнес ей удивительные дары и предложил беспечную жизнь на дне моря, и все равно Люсинда предпочла общество жалкого рыбака и бедный дом на пустынном берегу. Дух воды не понимал почему, ведь песня, которую она пела с берега и отпускала лететь с ветром, была полна тоски и горечи.

Отвергнутый дух в ярости ударил по глади моря, и начался шторм.

С неба полил дождь, скрыв за серой пеленой береговую линию. Далеко в море бурные волны терзали крошечное рыбацкое судно. Дух воды — с обнаженной грудью, с острыми клыками, с водорослями, запутавшимися в его гриве, — оседлал гребень самого высокого вала и, взбивая белый фонтан брызг, понесся прямо к лодке.

Рыбак, затянутый на дно, никогда не вернется домой. Духу воды не придется снова бороться за любовь Люсинды.

Но среди раскатов грома и рева бури вдруг послышалась ее песня, и дух воды понял, что должен сделать. Он нырнул в пучину и дотянулся до борта лодки как раз в тот миг, когда со дна восстал водяной конь эх-ушге, вскинув когтистые копыта. Дух воды вынырнул прямо между эх-ушге и рыбаком, вжавшимся в дно лодки. Клыки водяного коня вонзились в тело духа.

Дух воды набрал в грудь воздуха и из последних сил дунул ветром, который погнал рыбацкое судно к берегу. Он знал, что никакие дары не заставят Люсинду покинуть дом, но все-таки ему удалось сделать ей желанный подарок, вернув рыбака целым и невредимым.

Остров Скай

17 августа 1917 года

Дэйви!

Этот человек — этот незнакомец, который появился на пороге моего дома, — не мой муж. Уходя на войну три года назад, он был сильным, гордым и поглощенным своими мыслями. Мрачный огонь в его глазах, который я ошибочно принимала за фанатизм, оказался пламенем ревности, как теперь мне стало известно. Но тот странный мужчина, которого ты прислал ко мне, не такой. Он худой, нервный, изголодавшийся, неуверенный в себе, робкий. Это не мой Йэн. Я понятия не имею, кто он такой.

Как я поняла из его рассказа, ты спланировал грандиозный побег: сшил тайком немецкую форму для нескольких человек, чтобы они вышли через главные ворота лагеря военнопленных. Но на свободу выбрался не ты, а он. Я хочу знать, по какому праву вы с Йэном приняли за меня это решение? Почему ты подумал, будто я захочу принять его, а не буду ждать тебя?

Не знаю, что мне с ним делать. Он целыми днями сидит в доме, смущенный и молчаливый. Курит, подергивается и плачет, когда пытается заниматься со мной любовью. Если я натягиваю ботинки, чтобы выйти на улицу, он цепляется за мой фартук, словно боится, будто я уйду и никогда не вернусь.

Да, я думала об этом. Но куда же мне идти? Я не знаю, где ты. Все еще в лагере? Почему твое последнее письмо, переданное через Йэна, такое холодное? Любишь ли ты еще меня? Не знаю, дойдет ли до тебя это письмо и прочитаешь ли ты его.

Каждый раз, бывая в Портри, я захожу в католическую часовню. Я молюсь о твоем здоровье, где бы ты ни был. А еще о том, чтобы все устроилось само собой. Теперь все пошло не так, как следует. Дэйви, ты нужен мне. Ты не представляешь, как сильно ты мне нужен. Без тебя все неправильно. Я должна сама сделать свой выбор.

Сью

Глава двадцать шестая

Маргарет

Лондон

Пятница, 29 сентября 1940 года

Бабушка!

Я нашла ее! О, мамочка моя, такая маленькая и бледная на больничной кровати. Врач сказал, что она была в «Лэнгхэме», когда туда попала бомба, но пострадала она не слишком сильно. У нее сломано несколько ребер, потянута лодыжка и нечто вроде нервного срыва. Была угроза развития пневмонии, но, кажется, эта напасть маму миновала.

Сначала я пошла в гостиницу, но думала, что там ничего не будут знать о маме. Однако она провела там два месяца и каждый день, выходя на прогулку, останавливалась у стойки администрации, чтобы спросить, нет ли для нее письма. И ее запомнили. Мне даже подсказали, в какой больнице ее искать, и пожелали ей скорейшего выздоровления.

Когда я вошла в палату, мама сидела в кровати и плакала, сжимая виски ладонями. Но как только она увидела меня, то сказала: «Вот ты и со мной, моя Маргарет» — и легла на подушку. Сестры сообщили, что она не могла успокоиться с тех пор, как ее привезли туда, но после моего появления заснула и проспала почти сутки.

Я останусь с мамой. Обязательно буду держать тебя в курсе, хотя уже сейчас врач не думает, что следует чего-то опасаться. Он доволен, что у его пациентки нашлись родственники, которые смогут присмотреть за ней. Все, что маме нужно теперь, — это время и наши молитвы.

Люблю,

Маргарет.

Лондон

Пятница, 20 сентября 1940 года

Пол!

Наконец-то я ее нашла. И с ней все в порядке, насколько это вообще возможно: мама была в «Лэнгхэме», когда туда попала бомба, но, к счастью, пострадала не сильно. Она говорит, что ей не терпится вернуться в Эдинбург. В больнице мест не хватает, так как из-за налетов каждый день поступают новые раненые, и потому маму готовы выписать, при условии, что она будет под присмотром.

Сейчас она спит: легла, как только я пришла к ней, и быстро заснула с улыбкой на губах. Старшая медсестра поняла, что я приехала издалека — на мне все еще был серый дорожный костюм — и позволила посидеть рядом с мамой, попросив только не шуметь и не беспокоить других больных. Она посчитала, что со мной мама будет спать крепче.

Врачи сказали, что, когда ее увозили из разрушенного здания, она прижимала к себе чемоданчик. Только один. Все другие вещи оставила, но коричневый чемодан из рук не выпускала. Даже не открывая его, я знала почему.

Мама посапывала и что-то бормотала во сне, а из-под кровати выглядывал тот чемодан. Я понимала, что не следует этого делать. Послушная дочерняя часть меня испытывала угрызения совести от одной мысли о том, чтобы открыть чемодан. Но та моя часть, которая отбросила осторожность и написала отдалившемуся от семьи дяде, та, что отправилась на остров Скай, не имея ничего, кроме названия коттеджа, написанного на обложке книги, и бросилась в Лондон, чтобы разыскать среди руин маму и привезти ее домой, — эта моя часть поцеловала мамину руку, лежащую поверх одеяла, и открыла чемодан.