Читать книгу "Замыкая круг - Карл Фруде Тиллер"

Ты и детям ставишь приборы? — слышу я вопрос Эгиля, слышу в его голосе удивление, оборачиваюсь, смотрю на него и вижу, что он удивляется все больше, а сама я ничуть не смущена, не раздосадована, наоборот, совершенно спокойна и расслаблена, улыбаюсь ему безразличной улыбкой. Да, коротко роняю я, ставлю на стол последний стакан, чувствую легкость, безразличие и странноватую радость. Но… — говорит Эгиль, явно в полном замешательстве. Но разве они не на концерте? — спрашивает он. На концерте? Нет, говорю я и сама поражаюсь естественности, с какой произношу эти слова, иду к серванту, достаю из верхнего ящика ножи, вилки, ложки, возвращаюсь к столу, раскладываю все по местам, потом смотрю на Эгиля и опять улыбаюсь своей безразличной улыбкой.

Да ведь ты же сама сказала, говорит Эгиль, я смотрю на него и даже припомнить не могу, когда видела его в таком замешательстве, и чувствую, что мне приятно видеть его таким. Ты же сказала, что сегодня они не будут с нами обедать, говорит он. Я помню, говорю я, смотрю на Эгиля и улыбаюсь, а он стоит и таращится на меня, и где-то во мне вдруг рождается смешок, пронизывает меня точно искра, вот сейчас я рассмеюсь над Эгилевым ошарашенным видом, но удерживаюсь, просто стою и с улыбкой гляжу на него. Но… — говорит он, на миг умолкает, смотрит на меня и чуть покачивает головой. Но… тогда откуда ты взяла этот концерт? — спрашивает он, и я смотрю на него, все с той же безразличной улыбкой, секунду молчу, а вот теперь надо ответить, и ответить можно как честно, так и нечестно. Просто сорвалось с языка, говорю я, легонько пожимая плечами. И потом, я подумала, что вышло очень здорово, и мне не захотелось говорить, что это неправда, говорю я, кладу на стол последнюю вилку, и снова полная тишина. Так что горячиться не стоит, верно? — говорю я, смотрю на Эгиля и опять улыбаюсь. Да… пожалуй, не стоит, говорит Эгиль, на миг умолкает, опять покачивает головой. Но все ж таки смешной повод для вранья, говорит он. Верно, смешной, соглашаюсь я, все с той же улыбкой, и вижу, как Эгиль опять открывает рот, вижу, как он подыскивает слова.

Скажи мне, говорит Эгиль и смотрит на меня, он по-прежнему в замешательстве, стоит и таращит глаза, а во мне бушует смех. У тебя что, крыша едет? — спрашивает он. Может быть, говорю я, проходит секунда. Силье, говорит Эгиль, чуть повышает голос, серьезно смотрит на меня, а я смотрю на него и улыбаюсь со всем спокойствием, на какое только способна. Н-да, говорю я. В чем дело? — спрашивает он. Да ни в чем, отвечаю. Ты… ты такая странная в последнее время, говорит он. Ты так думаешь? — спрашиваю. Да, я так думаю, говорит он. Очень бы хотелось с тобой согласиться, говорю я, слышу свои слова и толком не понимаю, что имею в виду, просто сорвалось с языка. Господи, ну а это как прикажешь понимать? — спрашивает он и опять смотрит на меня в замешательстве. Никак, Эгиль, отвечаю я. Просто я, наверно, пытаюсь вызвать у тебя интерес, говорю я, смотрю на Эгиля и улыбаюсь, а он смотрит на меня и через секунду-другую вдруг начинает смеяться. Ты и правда странная, говорит он. Да-да, пусть так, говорю я. Ты меня любишь, хоть я и странная? — говорю я. Я тебя люблю как раз за то, что ты странная, говорит он, подходит ко мне, обнимает, прижимает к себе.

А ты знай становишься все более странной! — говорит он. Выходит, ты не считаешь меня скучной? — говорю я, слышу свой вопрос и не могу понять, откуда он взялся. Скучной? — говорит Эгиль. Очень странно было бы назвать так человека, который преподносит такие небылицы, как ты, вот только что, говорит Эгиль, нет, «скучная» не то слово, говорит он. Значит, тогда я, по-твоему, несамостоятельная? — вырывается у меня, я гляжу на него и думаю, откуда берутся эти вот слова, вроде как вовсе не я стою тут и говорю, вроде как кто-то другой говорит через меня, и я вроде как думаю, что и вправду несамостоятельная, ведь откуда-то все это берется, и, возможно, я права, говоря, что я несамостоятельная. Господи, ну почему ты об этом спрашиваешь? — говорит Эгиль, испытующе глядит на меня, а я с улыбкой гляжу на него, пожимаю плечами, секунду царит тишина.

Опять Оддрун что-то наговорила? — вдруг спрашивает Эгиль. Да нет, говорю я, а Эгиль смотрит на меня, с лукавой улыбочкой, и я прекрасно вижу, что он мне не верит. Это она сказала, что ты несамостоятельная? — спрашивает он, смеется и качает головой. Да нет же, говорю я. Неправда, говорит Эгиль, я ведь вижу по твоему лицу. Ладно, допустим, это она сказала, говорю я. Господи боже, говорит он и опять смеется. Незачем принимать близко к сердцу все, что она говорит, Силье, говорит он, смотрит на меня, а я смотрю на него и не в силах снова возразить ему, не помню я, чтобы мама называла меня несамостоятельной, но это не так важно, какая разница. Стало быть… когда она заводит очередную тираду, то толкует о себе самой, говорит он. О себе самой? — переспрашиваю я. Силье, говорит Эгиль, чуть наклоняет голову и смотрит на меня слегка отеческим взглядом. Несамостоятельная… — говорит он. Пожалуй, эта характеристика больше под стать женщинам поколения Оддрун, чем женщинам твоего поколения, говорит он. Она сама в молодости была такой, вот и сваливает все на несамостоятельность, говорит он. Это самый обыкновенный психический механизм, своего рода печальная реакция на то, что она тогда не жила так, как хотела, говорит он. Ты же сама рассказывала, как сильно ее мучило, что ей не позволяли жить своей жизнью до вполне зрелого возраста, говорит он и добавляет: До смерти твоего отца.

Все-то ты знаешь, все-то понимаешь, говорю я и смотрю на него, с безразличной улыбкой. Послушай, говорит он. Не начинай все сначала. Да нет, говорю я. Ты что же, согласна с ней? — спрашивает он. Толком не знаю, говорю я. Но, говорит Эгиль и резко умолкает, смотрит на меня, смеется и покачивает головой. В таком разе в чем же ты несамостоятельна, а? — говорит он. Ведь у тебя есть все возможности, замечает он, только пользуйся. Да, наверно, так и есть, говорю я, опять тишина, мы просто стоим и смотрим друг на друга. Господи, Силье, говорит он. Что тебе мешает? — спрашивает он, всплеснув руками. Я хоть раз не давал тебе делать то, что ты хочешь? — говорит он и смотрит на меня, ждет, что́ я скажу, а я понятия не имею, что сказать, ведь через меня словно бы говорит кто-то другой, а я просто стою и жду, что именно буду говорить. Не знаю я, что мне мешает, говорю я. Но… хм, чего тебе хочется? — спрашивает он. Чего мне хочется, я знаю, говорю я. А вот делаю теперь только то, что вроде как положено делать, говорю я, слышу собственные слова и думаю, откуда они берутся. И поэтому ты считаешь себя несамостоятельной? — спрашивает Эгиль. Возможно, говорю я и на миг замолкаю. В сущности, я до сих пор вообще ни о чем таком не думала, говорю я и вижу, что Эгиль в полном замешательстве, проходит секунда-другая, и я начинаю смеяться, а Эгиль стоит и смотрит на меня, потом качает головой. Господи, да что с тобой? — говорит он. Сперва небылицы, потом самообвинения, теперь вот… ну что это такое? — говорит он с безнадежным видом, я гляжу на него и смеюсь, а Эгиль приподнимает брови, качает головой, потом тоже начинает смеяться. Господи боже мой, смеется он, проводит рукой по редким волосам, говорит: По-моему, хорошо, что мы скоро махнем в Бразилию, по-моему, тебе необходим небольшой отпуск.

Тронхейм, 10–12 июля 2006 г.

Когда я придумала эксперимент