Читать книгу "Хомячки в Эгладоре - Мария Галина"

Генка ест мороженное.

Она просто взяла его с лотка, и все. А продавщица еще и насыпала ей полную пригоршню денег — просто так, в дорогу. Чтобы угодить Лутиэнь, люди готовы сделать все, что угодно. Теперь Генка думает, не зайти ли им в какой-нибудь крутой бутик, не взять ли что-нибудь от Кардена.

Кольцо висит у нее на шее, на цепочке. У санитара на этой цепочке висел какой-то рокерский прибамбас.

— Ты представляешь, — рассказывает Генка Лутиэнь, — приходим мы на кафедру, приличный человек, доктор наук, преподаватель — и здрасьте, он, оказывается, Саруман! Волколаки у него какие-то, урук-хаи… Как ты думаешь, что он теперь с Дюшей сделает?

— Думаю, ничего, — рассеянно говорит Лутиэнь, — зачем ему твой Дюша?

— А запытать его, чтобы я прибежала и сама сдалась, — кровожадно говорит Генка.

— А ты прибежишь?

— Откуда я знаю, пытает он его или нет? Может, он его и не тронул вовсе. А потом, Берен отобьется. Он, знаешь, какой!

— Знаю, — задумчиво кивает Лутиэнь.

Ее словно сопровождает вертикальный луч яркого белого света, он освещает ее белую прозрачную кожу, заставляет вспыхивать искрами тяжелую бронзу волос. А белый медицинский халат и вовсе пылает нетерпимым огнем. Свет как бы отграничивает ее от окружающего пространства.

Генка такое только в кино видела. У особенно талантливых кинооператоров. При этом вид у Лутиэнь_какой-то потерянный. Словно она не очень понимает, где оказалась. Генка-то понимает — где-то там, вдалеке, грохочет железнодорожная ветка, а здесь петляет, огибая крохотную рощицу, сонный летний трамвай. В рощице, правда, делается что-то странное. Несколько человек в полотняных балахонах, с капюшонами, надвинутыми на лица, деловито обходят противосолонь вокруг самого корявого, самого старого дерева. Дервый держит вниз головой связанную черную курицу. На плече следующего за ним сидит огромный ворон и время от времени хрипло каркает, широко раскрывая клюв. У третьего в руке огромный, кривой, сверкающий на солнце нож.

— Ой, — говорит Генка, — а это еще кто?

— Не знаю, — качает головой Лутиэнь, — я думала, это ваши.

— Да у нас таких сроду не водилось!!! Я думала, это из Средиземья.

— Вовсе нет. Я же говорила тебе, хоббит, Средиземье тут ни при чем. Сюда ломится что-то совсем другое.

— Что?

— Вам лучше знать. Скорее всего, то, что связано с вами прочной связью. Это же ваш мир.

— Привет, прекрасные дамы! — говорит тоненький голос. Генка оглядывается. Потом опускает глаза — из-за живой изгороди выглядывает крошечный человечек в красном колпачке и полосатых чулочках. Поверх колпачка он, точно корону, нахлобучил блестящую пивную пробку.

— А этот? — устало спрашивает она.

— Еще чего не хватало, — холодно говорит Лутиэнь, — это тоже ваш. Да чтобы в Средиземье водилась вот такая пародия на гнома…

— Какая я тебе пародия, дамочка, — обиженно говорит человечек, — я и есть самый доподлинный гном. Ишь чего!

И он, возмущенно фыркнув, вновь прячется в зарослях.

— Теперь что, — возмущается Генка, — под каждым кустом будет сидеть какое-нибудь чучело?

— Теперь на каждом шагу, — говорит Лутиэнь, — будут встречаться чудеса. Когда веселые, когда страшные. Вы же этого хотели, разве нет?

— Мы не этого хотели, — отпирается Генка, — лично я вообще ничего не хотела. Я хотела только поиграть. Потому что больше делать было ну совершенно нечего.

— Лично я, — говорит Лутиэнь, — никогда не хотела ни во что играть. Я хотела, чтобы все было по-настоящему. Но когда я поняла…

Она замолчала, уставившись огромными глазами в пространство.

— Все и есть по-настоящему! — торопливо говорит Генка. — То есть… в конце концов оказалось, что все по-настоящему.

Она мнется, потом выпаливает:

— Послушай, ты вот… почти богиня…

— Кто?

— Ну, высшее существо…

— По сравнению с кем? — хмурит светлые брови Лутиэнь. Она явно не понимает, о чем идет речь.

Генке противно быть низшим существом. Шовинизм какой-то. Но у Толкиена вроде все абсолютно четко выстроено, потому она неохотно признается:

— Ну, хотя бы со мной.

— Как же можно сравнивать? — удивляется Лутиэнь, — ты, хоббит, просто проходишь совсем по другому ведомству…

— Ладно, — говорит Генка, — неважно. Ты когда-то самому Мелькору голову заморочила…

— Да нет же, — отмахивается узкой белой рукой Лутиэнь, — это все выдумки!

Здорово ее в психушке потрепали, несмотря на то, что высшее существо, думает Генка.

— Не выдумки! — она аж подпрыгивает на месте, — не выдумки! Ну вспомни же! Вы пошли в замок Мелькора, ты и Берен, ты в одежде какой-то женщины — летучей мыши…

— Чего это ради я надену такую пакость? Ненавижу этих тварей!

— Для маскировки! А Берен превратился в…

— Козодоя, — кисло подсказывает Лутиэнь.

— Волка! Ты превратила его в волка!

— Я? Да я в жизни никого ни во что не превращала! За кого ты меня принимаешь? За ярмарочного фокусника?

— А наследственность? Твоя мама… она же была богиня… она…

— Умела превращать, да. Превратила бедного папу в тряпку. Совершеннейшую. Вот и все ее достижения.

— Так, значит, ты не можешь перенести меня к Ородруину? — разочарованно говорит Генка, — я думала…

— Почему же? — пожимает плечами Лутиэнь, — могу.

* * *

— Не понимаю, зачем ты нас сюда затащил, — удивляется Дюша, — без Генки нам тут совершенно нечего делать!

— И место поганое, — соглашается Боромир, — никогда не любил этот индустриальный пейзаж! Кстати, с тех пор, как я тут был последний раз, все изменилось не в лучшую сторону!

Высадивший их автобус непристойно дает залп сизым дымом и уходит. Неизвестно откуда взявшийся резкий ветер хлопает ржавой дверью с покосившейся вывеской «Шиномонтаж».

На остановке больше никого. Вообще вокруг — никого. Асфальт потрескался островками. Грязные строения таращатся слепыми окнами.

Зелени нет вообще. Никакой. Даже травы.

Где— то далеко, за низкими крышами вспухает багровым огромный волдырь. Пламя, вырывающееся наружу, почти невидимо на фоне сияющего закатным огнем неба, зато отчетливо видны клубы черного дыма, гонимые ветром в сторону города. В них, точно клочки обгорелой бумаги, парят какие-то силуэты.

— Птицы? — с надеждой говорит Дюша.

— Маловероятно, — Берен медленно стаскивает плащ, швыряет его на землю и, не отводя глаз от далеких черных крыльев, проверяет, хорошо ли вынимается из ножен меч.