Читать книгу "Берег ночью - Мария Галина"

* * *

Зимой самое приятное — сидеть в протопленной комнате, да слушать, как воет ветер под застрехой, как старается ворваться в окно, как бьется в плотно закрытые ставни, налегает на дверь… В такие дни вся ребятня поселка сбивается в кучу в одном общинном доме — его и протопить проще, и все на виду, а старшие — еще и при деле, потому что чинят сети или мастерят какую — нибудь мелкую утварь. Под присмотром взрослых, конечно, — одной — двух женщин помоложе, да какой — нибудь старухи с дурным характером, которая всеми заправляет. У старух всегда дурной характер — может, потому, что они все время командуют?

Когда ветер вот так воет, порою кажется, что, если постараться — то ли прислушаться повнимательнее, то ли наоборот, сделать вид, что думаешь о чем — то своем и ничего не замечаешь, — то тебе удастся различить в этом вое членораздельную речь. Человеческие слова. Но говорит ветер, должно быть, о чем — то очень страшном. Может, выманивает за порог, туда, где на голом берегу крутятся маленькие снежные смерчи, а волны ударяются о край песчаной косы, перегораживающей залив, перекатываются через нее и обрушиваются на песчаный берег, оставляя там горы плавника и тела диковинных морских созданий. А может, он зовет вовсе не к морю, а наоборот, наверх, в горы, чьи вершины сливаются с мутной белизной зимних небес. Странные вещи иногда говорит ветер, раз находятся люди, которые, и верно, выкидывают всякие штуки, наслушавшись его речей. На моей памяти не было такой зимы, когда бы кто — нибудь в поселке не сходил бы с ума — кто на время, а кто и навсегда.

Обычно такого безумца вяжут и старухи отпаивают его какими — то своими снадобьями. Чаще всего он приходит в себя. Что происходит с теми, кто в себя так и не приходит, я тогда не знал — это касалось одних только старших.

Наутро, когда буря стихает, тоже есть, чем заняться. Наружный вход ветер заносит песком, смешанным со снегом и приходится вылезать через верхнее окно, чтобы отгрести заносы, но зато до чего забавно потом бродить по берегу, выискивая в куче мусора всякие съедобные ракушки, разноцветных рыб — то плоских, то раздутых, с огромными глазами, отражающими свет зимнего неба. А некоторые рыбы, если их положить на камень, принимают окраску камня, а переложишь их на песок — опять меняют цвет, даже если рыба эта совсем мертвая, а забитые песком жаберные крышки ее давно уже перестали подниматься и опускаться. Когда плетеная корзина, нагруженная доверху, начинает оттягивать руку, ее поднимают по тросу вверх, на дощатый помост, где молодые женщины сортируют и разделывают добычу, а к тебе оттуда, сверху спускается пустая корзина и все начинается сначала…

Ну вот, был долгий зимний вечер. Ветер все надрывался, все орал на разные голоса и, чтобы перекрыть его вопли, в соседнем доме мужчины играли на тростниковых дудках и пели. А поскольку ветер надрывался вот так уже несколько часов, пение тоже не прекращалось и казалось, от него можно рехнуться не хуже, чем от самого ветра — такое уж это пение было заунывное и протяжное. Слушать эти завывания было уже невтерпеж, и, видимо, не мне одному, и, для того, чтобы сделать их не такими страшными, мы, как это обычно водится, начали пугать друг друга сами. Сначала Дарий рассказал о том, как его старший брат, разыскивая отбившуюся от стада овцу, наткнулся на колонию летучих мышей с человеческими лицами, потом Тим — про то, что в ясные дни, когда море совсем спокойно, с обрыва можно увидеть в глубине что — то вроде поселка — в окнах его горят огоньки а иногда из — под воды доносится приглушенный звук колокола, собирая к обедне всех, кто когда — либо отплыл в море на своих похоронных ладьях. В конце концов, исчерпав все свои запасы, мы растерянно смолкли и тогда нам на помощь пришла старая Катерина — вдруг подняла голову, спицы перестали мелькать в ее руках и она, снисходительно окинув нас взглядом, торжественно вступила излишне громким, и от того тоже немного пугающим голосом:

— А вот эта история случилась, еще когда я была совсем молодая. Красивая я была тогда, здоровая, и мужа себе взяла красивого, сама выбрала — встретились мы с ним впервые весной, когда скот гнали наверх, на летние пастбища. Многие наши девушки на него заглядывались, а он меня выбрал… Ладно, речь не об этом. А может, и об этом. Была там одна, он ей тоже нравился. Мы с ней вроде, подруги были, а на деле все время соперничали. Вечно спорили — кто сильнее, кто красивее, у кого приданое крепче. На летних поселениях известно что — туда вся молодежь окрестная собирается, а то лето выдалось особенно жарким… Молодежь все ночи напролет болталась на выгонах вместе с пастухами — вроде, помогали скот стеречь, но на самом деле, конечно, больше мешали. А когда наступил праздник летнего солнцестояния, всю ночь мы веселились, плясали, а потом собрались вокруг костра и начали, значит, друг другу страшные истории рассказывать.

— Как мы сейчас, — пискнула маленькая Ждана.

Обычно в таких случаях следовала затрещина, чтобы неповадно было влезать в разговор, когда не спрашивают, но сейчас старуха так увлеклась рассказом, что лишь рассеянно отозвалась:

— Ну, да… Так вот, рассказывали мы всякие страсти, рассказывали, и сами напугались. Знаете, как это бывает? Мне как — то не по себе стало. Ладно, говорю, хватит вам дурака валять. И тут подруга эта моя, Кира, возьми да и скажи «Вот уж не думала я, что ты такая трусиха, Катерина». Я думаю, это она злилась на меня, потому что тоже на моего парня глаз положила. Я и говорю: «Да ты, мол, на себя посмотри. Ты что ли, не боишься? Да ведь ты сейчас от костра на десять шагов не отойдешь!» Ну слово за слово — трусиха, не трусиха. Чем, говорю, докажешь? А она — вон, видишь, тропинку? Сейчас спущусь вниз, в летний поселок, и вернусь обратно. Ну, а парень мой возьми, да и скажи — а заодно захвати нам выпить, вино кончилось. И верно, говорю, а то чем докажешь, что не просидела за ближайшим камнем все это время! Вот она и пошла. Заблудиться там было трудно, хоть и темно было — тропка вела прямиком к летним постройкам.

Старуха задумалась и уставилась перед собой остановившимся взглядом. В ее глазах плясали отблески пламени.

— Может, и моя вина в том была, — сказала она, наконец, — уж очень мне хотелось ее уесть, Киру. Фыркнула она, подхватилась и побежала… а мы остались ждать… рассвет уже наступил, а ее все не было. Потом выяснилось, что до летней стоянки она так и не дошла. Мы ее несколько дней искали — даже в лес заходили, ну, не очень глубоко, конечно… нет — и все. А потом, еще дня через два, она появилась…

Я услышал, как Ждана со свистом втянула воздух, да так и замерла.

— На выгоне, просто подошла к костру и стала на границе света и тени. Стояла, смотрела… страшные были у нее глаза… совсем пустые. Долго так смотрела… а мы на нее. Потом повернулась, и прочь побежала. Ну, кинулись за ней, поймали. Она отбивалась, потом, вроде, успокоилась. И все молча, все время — молча. Только улыбается как — то странно.

— А что с ней стряслось? — спросил Тим.

Он был самым рослым из нас. И вроде как, имел право спрашивать.

— А ты слушай… — она вдруг задумчиво улыбнулась, и лицо ее преобразилось. — Я как раз на свидание бежала. Ночью, понятно. И только выбежала на тропинку — смотрю — кто — то стоит. Темно, не разглядишь. Я думала, это Аким. Думала, он просто раньше меня подошел. Но потом смотрю, нет, кто — то чужой. И вот что странно — совсем темно было, а я почему — то могла ясно разглядеть его лицо. И поначалу даже не испугалась. «Ты кто?» — спрашиваю. — а мы, понятно, уже все между собой перезнакомились, всех знали. «Это неважно», — говорит он таким мягким голосом. «Что ты тут делаешь?» «Киру жду». И тут только я поняла, кто это.