Читать книгу "Писатель на дорогах Исхода. Откуда и куда? Беседы в пути - Евсей Львович Цейтлин"

В пятнадцать лет в Заводском районе Минска вырезал их из журнала «Америка» и приклеил хлебным мякишем к стене. «Не спрашивай, что твоя страна может сделать для тебя, спрашивай, что ты можешь сделать для твоей страны». Через сорок с лишним лет, когда оказался в Америке, я обнаружил: страна во многом не похожа на мои представления о ней. Но больше всего поразили в ней русскоязычные. Надо напомнить, что, покинув Советский Союз в 1977 году, я не возвращался ни туда, ни в его преемницу РФ. Я чувствовал себя, как эмигрант образца 1917 года при встрече с советскими людьми даже не 37-го, а 1947 года. Где привычные мне координаты, где иерархия ценностей? «Ну, как вам наша Америчка?» Представляете, как это звучало для традиционного «патриота свободы»? Эстетически, этически, религиозно «новые русские» оказались непостижимо другими. Травмированные переменами в своей стране, вывезли оттуда багаж дегуманизации, резко возросший за тридцать лет моего отсутствия. Включая сюда и новое мышление. Не то, о котором мечтал Горбачев «для страны и мира», а дохристианское. Вот это дикарство с магическим видением мира и вдохновило меня на первый «американский» роман.

ЕЦ В «Линтеньке» вы добиваетесь безусловной правды в изображении «внутреннего человека», погружаясь вместе с героями в мир эзотерики. Этот мотив не случаен у вас – он звучит уже в «Вольном стрелке». Однако, как вы, конечно, заметили, эзотерика тоже давным-давно стала модой, больше того – вошла в литературный ширпотреб. Не боязно ли вам теперь обращаться к любимой теме?

СЮ Это правда: тенденция была обозначена задолго до того, как массы охватил магифренический синдром, который исследует современная психиатрия. Хотелось бы надеяться, что читатель чувствует в «Линтеньке» ироническую дистанцию по отношению к «пандемии оккультного».

ЕЦ Во всех своих биографических справках вы не забываете отметить: «В МГУ подружился с Михаилом Эпштейном». Конечно, М. Н. Эпштейн – знаковая фигура в современной культурологии. И все же: что дала вам эта многолетняя дружба? Отчасти ответ очевиден: вместе с М. Эпштейном вы написали удивительную книгу – «Энциклопедия юности». Однако наверняка этот ответ не полон.

СЮ Наши отношения – это иллюстрация к сталинским песням. Одна из кинофильма «Свинарка и пастух»: «Друга ты никогда не забудешь, если с ним повстречался в Москве». Другая была написана к открытию Главного здания МГУ: «Друзья, люблю я Ленинские горы». Именно здесь, после выпивки в 5-м корпусе студгородка и по пути к 31-му троллейбусу, мы под октябрьским дождем спонтанно реинкарнировали клятву юношей Герцена и Огарева. 17-летний Миша, наступая в лужи, пообещал перевернуть весь мир, а я, считая себя в свои девятнадцать более реалистичным, высказал пожелание сделаться писателем не менее, чем Юрий Казаков. В «ЭЮ» я писал о том, как постоянство разума моего московского приятеля меняло гравитационное поле юности. Помимо всего прочего, то была пора великой тревоги и неуверенности – в себе, в завтрашнем дне, в будущем, в возможности самоосуществиться и просто выжить. Мы разные люди, несхожими были и наши обстоятельства. Но эволюция и экспансия самого сердечного разума из тех, с которыми сталкивала жизнь, само присутствие друга вызывает у меня, прошу прощения за расхожий эпитет, онтологическую благодарность. Особенно, когда я оглядываюсь назад: там и тогда все было правильно. Не только ранние озарения и взлеты. Все глупости, ошибки, эксцессы и трансгрессии. Даже когда-то распитая нами бутылка «Рябиновой горькой» – и та была безошибочной.

ЕЦ Одни литераторы каждый день садятся за письменный стол (наверное, сейчас лучше сказать: за компьютер). Другие неделями, месяцами, иногда годами не подходят к своему «станку». А вы? Близко ли вам известное правило: пиши только тогда, когда не можешь промолчать?

СЮ Когда-то в юности я прочитал, что Апдайк снимает офис, куда ходит, как другие (почему-то их в России называют оскорбительно «планктоном») на нормальную работу «от» и «до». Мне выпала другая американская судьба: первопоселенца. Внелитературный мир требовательно отвлекает. Когда долго не пишу, я окружаю себя разнообразными средствами самовыражения. Дести бумаги, пишущие машинки, лэптопы. Присутствие этого сначала укоряет, потом давит чувством вины и на какой-то стадии переходит в панику, что я так и унесу с собой то, что стоило бы сказать. А главное так, как никто за меня не скажет. Обреченный болезнью Апдайк замечательно, я бы сказал, по-тютчевски, об этом написал. Тютчеву жалко не жизни, а огня, Апдайку – сложности и богатства своей внутренней вселенной, которую приходится уносить, тем самым обделяя тех, кто остается. Но для нас остаются и Тютчев, и Апдайк, и все, кто смог реинкарнировать себя в мировую культуру.

ЕЦ «Рукописи не горят, но сгорают человеческие судьбы. Тут одна из горьких тем подлинной, еще не написанной истории нашей литературы”. Так я когда-то начал свою книгу «Писатель в провинции» (Москва, «Советский писатель», 1990). Вы, думая о том же, создали на Интернет-платформе Lulu замечательное издательство Franc-Tireur USA (все тот же «Вольный стрелок»). Вы отыскиваете в российской глубинке талантливых авторов. С успехом находите их и в эмиграции: ведь литературная эмиграция – это тоже провинция. Как живет ваше издательство сегодня?

СЮ Интересно, дорогой Евсей, что мы с вами собратья не только по перу, но и по тому издательству на Арбате, которое не случайно слыло среди писателей «престижным»: несмотря на эпитет «советский» оно отстаивало достоинство литературы. Неудивительно, что именно там вышла ваша книга с таким «несоветским» названием – не столько «подрывным», сколько потенциально взрывчатым. Понятия «писатель» и «провинция» взаимно отрицают друг друга, ибо там, где дух и слово, где идет работа бодрствующего самосознания, там смысл и центр.

Если говорить о нашем с Мариной Ками издательстве, то в этом (2018) году, оно отмечает свое десятилетие. Без особой, и даже вовсе без помпы. Мы верны нашим авторам в мире, который мы не разделяем на «центры» и «периферии». Окружность нигде, центр – повсюду, как вслед за Гермесом Триждывеличайшим говорил философ, на улице которого я жил в Париже. Центр там, где автор. Единственная точка зрения. Его неповторимое «я», которое так или иначе расширяет окоем русскоязычного самосознания.

ЕЦ Вы уже не раз рассказывали о своей работе на радио «Свобода». Выпустили даже сборник собственных эссе, когда-то звучавших в эфире. Не сомневаюсь: тысячи людей до сих помнят созданные вами радиопрограммы «Поверх барьеров», «Экслибрис» и другие. В течение четверти века вы способствовали таким образом развитию свободной русской культуры. Продолжаете ли вы следить за литературной жизнью России? Не я первый заметил: там сейчас существуют как бы несколько параллельных литератур. Еще по сути жива старая – советская.