Читать книгу "1795 - Никлас Натт-о-Даг"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глубокий вдох — и он на сцене.
Десять шагов до середины, не больше. Все подготовлено. Подробные инструкции повторены десятки раз.
Сосчитал ребра снизу — как раз на выбранном месте черная мушка родинки. Приложил острие к метке, поднял молоток и ударил. Нет… сопротивление кожи оказалось куда больше, чем он ожидал. Ударил еще раз и еще, пока не прогнулась и не подалась твердая корзина грудной клетки, — острие вошло на нужную глубину. Покачал инструмент, расширил рану. С отвращением глянул на пульсирующую струйку крови, прислушался к странному булькающему сипению засасываемого в рану воздуха.
Поспешил к Альбрехту, вытащил его послушное тело на сцену, широким жестом распустил завязки на спине и сорвал льняное рубище. Юноша остался совершенно голым, и все увидели его эрегированный, вибрирующий от напряжения мужской орган — испанская мушка не обманула ожиданий.
Посреди сцены лежит Вильгельм. Он без сознания после лошадиной дозы лауданума. Привязан к положенному на козлы кресту, пах прикрыт найденной в реквизите пальмовой ветвью из зеленого атласа. Все тело смазано маслом. Когда он вздрагивает, мягкая юношеская кожа переливается горячим блеском в неверном свете свечей, отражаясь во множестве зеркал. Глаза закрыты. Зрители затаили дыхание — настолько неожиданно и прекрасно зрелище. Тонкие ручейки крови на ладонях и ступнях, на голове — терновый венец, из-под него тоже стекают на лоб алые капли крови. Лицо замотано тряпкой с нарисованным на ней лицом Спасителя. Рот заткнут кляпом.
Сетон подводит Альбрехта и вглядывается в его блуждающие, затуманенные бредом и похотью глаза.
— Он тебя ждет! Настал твой час. Смотри, грудь Спасителя, твоего окровавленного жениха, открыта. Она открыта только для тебя. Это твое спасение, твое вечное блаженство.
Альбрехт на заплетающихся ногах подошел к кузену и не без труда, с помощью Сетона, втиснул разбухший орган во все еще кровоточащую рану.
Сетон сделал несколько шагов назад и замер, не решаясь даже моргнуть. Он вслушивается в чудовищные звуки, ему кажется, что он чувствует гнев самой природы, потрясающей небеса и раскалывающей землю на арбузные ломти ярости. Вильгельм зашелся в хриплом кашле, напоминающем лай собаки в подземелье. Из-под настила сцены сильно дует. Волосы на руках Сетона встали дыбом. Он не может оторвать взгляд от расползающейся лужи крови на досках. И вот он… последний вздох. Сердце остановилось, кровь больше не течет. Альбрехт то и дело поглядывает на кузена, видимо, действие шпанских мушек ослабевает, он начал осознавать: что-то не так.
Сетон впервые отвел глаза и внезапно увидел в зеркале собственное лицо, искаженное безмерным страхом. Как будто с другой планеты услышал он голос Болина:
— Антракт! Антракт! Час отдыха перед последним актом.
Сетон с удивлением обнаружил, что все еще держит в руке молоток. Подошел к своему отражению в зеркале, зажмурился и отвел руку для удара.
Облава
Весна и лето 1795
Есть дороги, доступные лишь немногим. Элиас знает их наизусть, словно в голове у него карта.
Пододвинуть бочку к стене, встать, привычно упереться ногой в уступ от выпавшей штукатурки, оттолкнуться и зацепиться за косяк забранного решеткой подвального окна. Отодвинуть решетку и пролезть — нет ничего проще. Если, конечно, ты не толстяк какой-нибудь, но при чем тут толстяки? Элиаса толстым никак не назовешь. Двенадцати лет от роду, но на вид не больше десяти, сказалось нищее детство. И ростом мал, и талия — пальцами обхватить. Можно, конечно, приуныть, а можно посмотреть по-иному. В малости роста есть преимущества, надо ими пользоваться, пока не растерял. Притвориться, к примеру, ничего не понимающим дурачком. И ничего не надо объяснять, не надо оправдываться — дурак он и есть дурак. Тут ему равных нет. Три года придурковатость служила ему верой и правдой. Крыша над головой, ежедневная миска супа в обмен на простейшую работу, а главное — никому даже в голову не приходило отдать его, как других, на воспитание на какой-нибудь хутор. Было пару раз: уже собирались увозить, но тут он поддавал жару, изображал вовсе уж ненормального. В последний момент качали головой и высаживали. Кому нужен такой? Никакого прока. Элиас-придурок.
Единственный враг — скука. Никто с ним не заговаривал — о чем говорить с дурачком? — а выдать секрет нельзя. Проводил долгие часы в одиночестве, глядя на смену освещения за крошечным окошком, а когда ложился, придумывал, на что похожи ржавые протечки на потолке. Эта — на курицу без головы, а та — на собаку.
Две вещи остановить невозможно: время и движение небесных светил. Хотя, если подумать, это одно и то же. Время — худший враг. Придет время, и его наверняка отправят в исправительный дом. Там двери запирают, любую провинность наказывают затрещиной, а мальчишки заменяют узникам постарше оставленных на свободе женщин.
Ну нет. Это чересчур. Никогда не забудет он отвалившуюся челюсть Эббы. Она оставила калитку приоткрытой, и тут-то надо быть и в самом деле дурачком, чтобы упустить такой случай. Вытер слюну с подбородка, убрал вроде бы вываливающийся язык идиота, но тут же снова высунул.
— Шла бы ты к дьяволу, старая ведьма. Спасибо за супчик, сама его жри.
Дождался, пока она придет в себя, — и исчез, хохоча под градом ругательств.
Птичка выпорхнула из клетки. Бродяжничать в Городе между мостами и то лучше, чем сидеть в исправительном доме. Лучше, конечно, но тоже не сахар. Даже с его ловкостью и изобретательностью.
А сегодняшнее — вовсе и не испытание. Не в первый раз. Приставил доску, подпрыгнул, зацепился за край забора. Осторожно выглянул: не стоит ли кто у окна, пусто ли во дворе. Пригибаясь, перебежал к торцевой стене дома. Ветхая водосточная труба вряд ли выдержала бы, будь он хоть на пару фунтов тяжелее. Крыша на угловом доме из листовой меди, в отличие от соседних, крытых черепицей, зданий. Снял непарные башмаки, чтобы не скользить, поставил в желоб и босиком двинулся по крыше — она оказалась не такой скользкой, как можно предположить. Впрочем, это он знал и раньше: слой патины, как наждак. Мансардное окно приоткрыто, в салоне никого. От гардин пахнет пряностями, в вазах переплетенный камыш в ожидании первых весенних цветов.
Он устраивается поудобнее. Отсюда можно видеть все происходящее, оставаясь незамеченным.
Дверь рывком открывается, входит толстая женщина в тюлевом балахоне. Лицо и грудь щедро набелены, губы и щеки подкрашены циннобером[22]. Вместе с ней в салон врывается целая волна ароматов, среди которых, несомненно, выделяются запахи пота и розовой воды. Знакомая фигура. Когда-то ее звали Малышка Платен, Подстилка, ныне — госпожа фон Плат. Одно ее присутствие вызывает у мальчика изжогу ненависти. Она чувствует себя вполне удобно в своем наряде — почему бы нет? Изображает высокородную наследницу, неважно чью — отца, дядюшки или дедушки. В Городе между мостами ей, разумеется, никто не верит, а многие помнят ее настоящее прозвище. Но какое это имеет значение? Главное — доверчивость клиентов.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «1795 - Никлас Натт-о-Даг», после закрытия браузера.
