Читать книгу "Дом без хозяина - Генрих Белль"

В лесной часовне женщина из «Сеанса для детей» стояла на коленях перед изображением мадонны, но вдруг из лесу донесся стук копыт. Она бросилась навстречу: она узнала ржание и топот его коня. Глаза ее заблестели от радости: не он ли вернулся назад, гонимый любовью? О нет, дикий крик, женщина падает без чувств на пороге часовни, а оборванец проносится мимо, даже не обнажив головы. Но кто там ползет из последних сил, извиваясь, как змея, по лесной просеке, чье лицо искажено дикой болью, чьи губы хранят скорбное безмолвие? Это элегантный зеленый господин. Он дотащился до кочки и, тяжело дыша, устремил взор в небо.

А кто бежит по просеке, на ком развевается лиловое платье, кто рыдает и бежит, бежит, окликая? Это она, женщина из «Сеанса для детей».

И человек в зеленом услышал ее. Опять часовня. Взявшись за руки, они медленно поднимаются по ступеням, зеленый человек и женщина на этот раз тоже в зеленом. Его правая рука все еще перевязана и голова тоже, но он уже улыбается, болезненно, но все же улыбается. Обнажены головы, распахнуты двери часовни, на заднем плане ржет лошадь и чирикают птички.

Медленно выбираясь на улицу, Мартин почувствовал себя нехорошо. Он очень проголодался, хотя и не сознавал этого. На улице сияло солнце, он опять присел на ограду бензоколонки, размышляя: уже пятый час, значит, Лео давно уже ушел, а злость на Альберта еще не улеглась. Он закинул ранец за спину и медленно побрел к Брилаху.

13

Брезгот просил его немного обождать. Альберт ходил взад и вперед по унылой комнате. Временами он останавливался у открытого окна и смотрел вниз, на улицу. Из универмага одна за другой выходили продавщицы и, перейдя улицу, скрывались в дверях столовой. В руках у них были обеденные приборы, у некоторых свертки с бутербродами, у одной яблоко. Те, кто уже успел пообедать, возвращались в магазин. Они окликали идущих навстречу подруг, останавливая их. Альберт давно уже определил по запаху сегодняшнее меню и теперь по обрывкам фраз, то и дело долетавшим до него, понял, что не ошибся. Обед состоял из жареной колбасы с луком и картофелем и пудинга. Пудинг не удался – неаппетитное розоватое месиво – с подгоревшим ванильным соусом. Он слышал, как уходившие предупреждали своих товарок:

– Бога ради, не вздумайте брать эту пакость на третье. Так все ничего – колбаса вкусная и гарнир тоже, но пудинг…

Возгласы отвращения раздавались непрестанно в самых разнообразных сочетаниях.

Одинаковые халаты из черной шелковой материи придавали девушкам почти монашеский вид. Ни одна из них не красила губ и не подводила ресниц. Одеты они были подчеркнуто скромно, без претензий. Немодные гладкие прически, грубые бумажные чулки, добротные черные туфли на низком каблуке и наглухо застегнутые под самым горлом халаты – во всем этом не было и следа кокетливости. Старшие продавщицы, уже немолодые женщины, были в халатах цвета дешевого молочного шоколада с блестящими шевронами на рукавах, более широкими, чем у остальных. У нескольких девушек учениц, недавних школьниц, с худенькими еще полудетскими лицами, халаты были вовсе без шевронов. Ученицы несли по два обеденных прибора: для себя и для старших продавщиц.

Среди девушек были и хорошенькие. Альберт видел их совсем близко и решил, что это красавицы, раз они не утратили привлекательности в подобном наряде.

Прислушиваясь к звонким голосам девушек, к их шуткам по поводу злополучного пудинга, он вспомнил, что в спешке забыл дома трубку. Пришлось закурить сигарету – последнюю в пачке. Пустую пачку он выбросил в окно, выходившее на крышу нелепого, помпезного портала; скомканный кусок красного картона упал прямо в водосточный желоб.

Слова о пудинге и подгоревшем соусе, которые на разные лады повторяли щебечущие девичьи голоса, Альберт выслушал по крайней мере раз тридцать. Потом все стихло, никто не выходил больше из универмага, и только из столовой торопливо возвращались запоздавшие. В дверях магазина появилась свирепого вида особа, в темно-зеленом халате с тремя серебряными шевронами на рукаве, и, нахмурив брови, взглянула на большие часы у входа. Минутная стрелка застыла, словно угрожающе поднятый палец, на последней минуте перед двенадцатью. Но вот стрелка внезапно подскочила вверх и закрыла цифру двенадцать. Запоздавшие перебежали через дорогу, съежившись прошмыгнули мимо начальницы и скрылись за вращающейся дверью.

Улица опустела. Подавив зевок, Альберт отошел от окна. Он ничего не взял с собой почитать, рассчитывая как всегда уладить все дела с Брезготом за четверть часа. В редакции он обычно сдавал рисунки, получал чек – гонорар за уже напечатанные – и, посидев минут пять у Брезгота, уходил. Когда, закрыв за собой дверь его кабинета, Альберт по длинному коридору направлялся к лифту, им сразу же овладевало знакомое чувство тревоги. Он знал, что это чувство не покинет его всю неделю, – всю неделю будет казаться, что ему теперь уж не придумать ничего путного или что читатели журнала «Субботний вечер» в один прекрасный день категорически потребуют от редакции взять на его место нового карикатуриста. Этим хищникам, обожравшимся человечиной, захочется, чего доброго, поиграть в вегетарианцев.

Но с тех пор как он разыскал картонку «Санлайт», набитую старыми рисунками, этот кошмар не мучил его больше. Шестнадцать лет тому назад, полуголодный, одурев от крепкого табака и разбавленного виски, он просиживал целые дни в лондонских пивных и рисовал для забавы, не зная, как убить время. Теперь он сдавал эти рисунки в редакцию один за другим, и они принесли ему уже двести марок, не считая гонораров за перепечатку в других журналах. Брезгот был в восторге:

– Черт возьми! Ты стал работать в новом стиле. Конечно, твою руку сразу видно, и в то же время это что-то новое. Успех у читателей обеспечен. Поздравляю! Великолепно!

Так было и сегодня. Получив чек, он пожал Брезготу руку и направился к двери. Но тот крикнул ему вслед:

– Подожди немного в той комнате. Мне обязательно нужно с тобой поговорить.

Альберт до сих пор побаивался Брезгота, хотя прошло уже две недели с тех пор, как они перешли на «ты». Основательно выпив на какой-то загородной прогулке, они обнаружили, что придерживаются одного мнения по целому ряду вопросов. И все же он побаивался Брезгота, побаивался даже теперь, после всех его восторгов по поводу нового стиля. Это были отзвуки прежнего страха, с которым предстояло покончить, прежде чем душой овладеет новый страх – страх перед Неллой: он боялся попасться к ней на удочку.

Альберт всегда пользовался большим авторитетом у детей и чувствовал это. Ему не хотелось разочаровывать Неллу, но в то же время он отлично понимал, куда она клонит, хотя и не признавался ей в этом.

С того дня как он наткнулся на старые рисунки в коробке «Санлайт», ему все чаще вспоминались годы, проведенные в Лондоне. В сознании вновь оживали картины «жизни в четвертом измерении» – непрожитой жизни, которую он мог бы прожить. Хутор родителей Лин в Ирландии стал бы его домом. Мысленно он рисовал эскизы для извещений о похоронах, о днях рождения для типографии соседнего городка, делал эскизы переплетов…