Читать книгу "Тайна в его глазах - Эдуардо Сачери"

— Люди Романо?

— Ага. В паре мест там мне даже сказали, что одна супружеская чета, пенсионеры, все видела. Так что я сразу к ним направился. Ну вы себе представляете, как это. Желание поболтать в очереди в магазине обратно пропорционально желанию поболтать с полицейским. Пришлось им пригрозить, разыграть гнев, сказать, что отвезу в участок для дачи показаний. Вот было бы весело: ни черта не могу себе представить, куда бы я их повез. Наконец они сдались. Закончили поросячьим повизгиванием. Они видели все. Ну вы знаете, как все старики. Или лучше уж сказать, как и мы сами? Поднимаются среди ночи, хотя все равно делать не фига. И так как в это время телевидение не работает, то они слушали радио и пялились в окно. И вот видят знакомого парня, который каждую ночь входит в здание напротив. А необычным этой ночью является то, что из кустов появляется тип и бьет того по голове какой-то железякой, отчего тот теряет сознание и падает на землю. А этот агрессор (высокий тип, кажется, светловолосый, хотя точно они не разглядели) вытаскивает из кармана ключи, открывает багажник белой машины, припаркованной тут же, у тротуара. Старики особо в машинах не разбираются. Сказали, что для «Фитито» — слишком большой, а для «Форд-Фалькон» — маленький.

Я напряг память.

— У Моралеса есть, ну или был, точно не знаю, «Фиат 1500», белый.

— Ну вот. Смотрите: вот этой информации мне и не хватало. Потом этот высокий тип осторожно захлопывает багажник, садится за руль и уезжает.

Мы помолчали некоторое время. Наконец Баес прервал молчание:

— Этот парень, Моралес. Он всегда был очень аккуратным, как мне показалось. Вы как-то мне рассказывали о том, с каким терпением он дежурил на вокзалах. И он бы не стал выскакивать из-за кустов и прямо там же его расстреливать, а потом пускаться в бегство. Уверен, что он уже присмотрел какой-нибудь пустырь, где его и закопал, после того как вытащил из багажника и разрядил в него четыре пули.

Я припомнил свою последнюю встречу с Моралесом, в баре на улице Тукуман, и отважился поспорить с полицейским, надеясь, что теперь была моя очередь выдвигать гипотезы.

— Нет. Скорее всего, он связал его и подождал, пока тот придет в себя. А четыре пули оставил на потом. Иначе месть его была бы слишком ничтожной. — Вдруг на меня нахлынуло сомнение. — А не объявился ли какой-нибудь раненый… тяжелораненый… в какой-нибудь местной больнице?

— Нет. Я их все уже проверил.

— Значит, он сомневался в себе и решил просто убить.

Я рассказал ему о своей последней беседе с вдовцом.

— И… не так уж это просто, — заключил Баес. — Одно дело — планировать, валяясь в кровати бессонными ночами и пялясь в потолок. А осуществить задуманный план — это совсем другое дело. Будучи парнем аккуратным, сосредоточенным, он решил, что Гомес — в его багажнике, а это значит — «лучше одна синица в руках, чем журавль в небе». Наверное, подождал, пока тот очнулся, это верно.

— А теперь поди узнай, в каком поле он его закопал, — предположил я.

К платформе, на которой мы сидели, подошел поезд, однако вышло и вошло очень мало народу. Надвигался вечер, поезда в сторону центра все более и более пустели.

— Не думаю, что он просто так его выкинул… — теперь была очередь Баеса аккуратно поправлять меня, — он закопал его со всей тщательностью, чтобы его даже случайно не нашли и через двести лет.

Словно глубокий выдох, в моей голове пронеслось воспоминание о Моралесе, сидящем за столиком в кафе, скрупулезно раскладывающем фотографии в стопки.

— Это точно. И место, и способ… Он все обдумывал несколько месяцев, — заключил я.

Я помедлил перед тем, как прервать вновь наступившее молчание:

— Вы считаете, он правильно поступил, убив его?

К нам подошел бродячий пес, худой и грязный, и принялся обнюхивать ботинки полицейского. Баес не стал отгонять его, однако, когда он пошевелил ногами, пес испугался и убежал прочь.

— А вы как считаете? — Он вернул мне вопрос.

— Считаю, что вы избегаете ответа.

Баес улыбнулся:

— Не знаю. Для этого нужно быть на месте этого парня.

Казалось, что он закончил. Но после долгого молчания добавил:

— Думаю, что сделал бы то же самое.

Я не сразу ответил. В конце концов согласился:

— Думаю, что я тоже.

37

В такси, спустя несколько часов, мы с Сандовалем едва перекинулись парой слов, словно мы оба и так слишком сожалели о том, что должно было произойти, и у нас уже не было ни малейшего желания притворяться, как будто он доволен, а я — убежден.

— Проедете под Генераль Пас и высадите нас прямо там, на тротуаре, у которого останавливаются автобусы дальнего следования, — дал он указания шоферу.

Мы выгрузили сумки из багажника, и я попытался попрощаться. Было без десяти двенадцать. Сандоваль меня опередил:

— Нет, я подожду, пока ты не сядешь в автобус.

— Да не валяй дурака. Поезжай сейчас, завтра на работу. На чем ты доберешься отсюда до дома? Езжай на этом же такси.

— Ах, ну да, конечно. И брошу тебя на произвол судьбы здесь, в трущобах. Сам не валяй дурака. — Я увидел его спину, так как он резко развернулся к таксисту и расплатился с ним.

Мы подтащили сумки к большой группе людей, которые, как мы узнали, расспросив их, ожидали тот же автобус.

— Он едет с юга, с Авечанеды, вон оттуда, — разъяснил мне Сандоваль. — Завтра ночью доберешься до места.

— Ничего себе поездка, — посетовал я.

Несмотря ни на что, когда подъехал автобус, большой и блестящий, подкатил к бордюру тротуара прямо напротив нас, я не смог избежать наплыва детских эмоций перед перспективой долгого путешествия, как со мной случалось, когда родители увозили меня на каникулы. Поэтому я обрадовался, когда Сандоваль протянул мне билет и я увидел на нем цифру три: с правой стороны, первое кресло. Мы наблюдали за тем, как один из водителей, в голубой рубашке и синем галстуке, спросив меня, «докуда» я следую, и, узнав, что до Сан-Сальвадора, начал закидывать мои сумки в самый дальний угол багажного отделения. Чуть ближе располагались вещи пассажиров, ехавших до Тукумана или Сальты. Не подвергалось сомнению то, что я удираю в самый дальний угол Аргентины. Мы отошли от автобуса, когда шофер захлопнул дверцу багажного отделения; послышался щелчок, скрип задвижки.

Мы остановились сбоку от двери автобуса и обнялись. Я развернулся и начал подниматься по ступеням, но вдруг вернулся, чтобы сказать Сандовалю еще одну вещь:

— Я хочу, чтобы ты кое-что сделал. — Я не знал, как начать. — Или, лучше сказать, чтобы не делал.

— Спокойно, Бенжамин. — Сандоваль, похоже, ждал этого разговора. — Как я могу ходить теперь и напиваться в одиночку, если у меня нет никого, кто бы оплатил мои последние стопки и отвез бы на такси до дому?