Читать книгу "О том, что есть в Греции - Катя Федорова"

Луна висит низко, светит на новые дома, старые горы, столики на открытой веранде для курящих. Все как на ладони. Даже ночью от себя не спрячешься. Воздух холодный, вкусный, вечный. Выдохнул – нет мира. Вдохнул – есть мир.

Троица старцев, расплатившись, собирается уходить. Один, тот, который принес ципуро, пытается подняться, бледнеет, заваливается назад, на стул. Перикл и Аристотель наперегонки несут ему воды. Он сидит, переводит дыхание. Минут через двадцать друзья обнимают его с двух сторон и осторожно ведут к выходу. Публика приветствует его горячо, как чемпиона, побежденного, но не сошедшего с дистанции.

– Какие хорошие люди! – растроганно говорит Аристотель.

– А как же, – соглашается Перикл. – Если это люди, то они всегда хорошие.

Апокриф

Жорж Сименон утверждал, что парижанин фанатически привязан к своему району. Что тогда говорить об афинянине? Родной район – его культ. Соседи – практически родственники. Их объединяет чувство, по качеству сходное с религиозным. Они годами поклоняются одним и тем же ларам и пенатам: булочнику, мяснику и зеленщику.

Рассказывают быль, как одному афинянину предложили выгодную сделку – продать свою квартиру и купить новую, просторнее и светлее, но в другом квартале. Он отказался с негодованием:

– Вы с ума сошли? Если я не буду покупать хлеб у Карраса, помидоры у Пеппаса, а мясо у Руссоса, зачем мне вообще выходить из дома?

Как говорил Гераклит: «Объяснить это нельзя. Можно только навеять».

Рюмочных в Ано Петралона нет, а вот «бочечные» – пожалуйста. Масштаб заказов размашистее. На двери, ведущей в подвальчик, объявление: «Продается вино для дома». Здесь столько котов, что, кажется, они основали свою собственную, независимую и довольно вонючую цивилизацию. Коты спесивы, жирны, уверены в себе. По улицам не бегают, а ходят. Выглядят опрятно, носят контр-адмиральские бакенбарды а-ля чеховский Ревунов.

Кафе «За здоровье» на улице Трех Святителей, как заверяет реклама, работает с 1897 года. И с тех пор там мало что изменилось. На стене лаконичное меню из разряда «выбор без выбора», ненадежные столики. В кафе трое: двое пожилых мужчин и хозяйка – молодая женщина с сигаретой в руке. Ее лицо занавешено дымом, как у пифии. Перед одним стариком – вино. Перед другим – кофе.

– Ты знаешь, Лука, где жили первые люди?

– Кажется, в Африке.

– Чушь! Первые люди жили в Ано Петралона.

– Но почему, Афанасий?

– Почему, почему. Нравилось им тут.

Лука долго молчит. Пауза болезненно пухнет. Начинает нарывать.

– А ты знаешь, что Эсхил пьянствовал, когда писал трагедии? – с вызовом произносит Афанасий, вполгубы сербая кофе.

– А ты что, Софокл, чтобы его упрекать? – находится Лука, показывая рукой пифии, сколько еще подлить.

Лука и Афанасий выходят на улицу Трех Святителей, густо залитую золотым сиропом солнца. Бредут домой нога за ногу, так что их, не трудясь, обгоняют коты.

– Завтра в одиннадцать в «За здоровье»? – отрывисто спрашивает Афанасий.

– Как обычно! – не глядя на него, быстро соглашается Лука.

Общая религия изрядно облегчает человеку жизнь, даже если это не евангелие, а апокриф.

Мерло в подарок

Декабрьский воздух рыхлый, с нежной прохладцей. Солнце круглое и желтое, будто тыква. Улицы зачем-то обвиты тощими по русским меркам гирляндами. Прекрасные сами по себе предпраздничные дни насильно присыпали ненужными им блестками.

На воротах школы объявление о рождественском вечере: приглашаются все учащиеся в сопровождении мамы, папы или крестного…

На остановке ждут автобуса отец и сын, лет восьми. Мальчик рыдает: дедушка сказал ему, что Деда Мороза не существует. Он верит и не верит. Маленькому человеку не вместить такой большой мысли. Отец его успокаивает:

– Понимаешь, дедушкина деревня далеко. Туда Дед Мороз никогда не приходил… Вот он и думает, что его нет.

Продавец мандаринов на рынке волнуется:

– Что-то вы сегодня опоздали! Я уж думал, не придете! А у меня сегодня для вас медовые!

Манолис густым дьяконским речитативом твердит размеренную ектенью: – Помидоры по евро… Помидоры по евро… Помидоры – даром…

– Кого хоронишь, Мано? – спрашивает, проходя мимо, старушка в платке, заткнутом за оба уха.

– Прибыль, – басит Манолис.

На прилавках скорлупные и бесскорлупные орехи, гладкие каштаны. Белые яйца немалых размеров. На корзинке пояснение: «У наших куриц нет психологических проблем. Бег по травке. Роды в традиционное гнездо».

Торговец медом советует через прилавок:

– Ешь масло и мед! И будешь здоров.

И масло, и нектар здесь едят, а не пьют. Об этом говорил поэт: «Вкушаю нектар и жую со стараньем его».

Лавка деликатесов. В прозрачном тяжелом масле сияют золотые бока скумбрии, рядом морщинистые, мятые оливки, копченые бычачьи ребра, желтые кукурузные крошки-лепешки. В исполинском холодильнике сложен восьмиэтажный штабель из кругов твердого овечьего сыра.

– У вас есть вино? – спрашивает покупательница.

– Есть, – отвечает лавочник.

– Налейте мне, пожалуйста, литр мерло.

Лавочник подходит к бочке, открывает краник. Вино едва наполняет пол бутылки и кончается.

– Давайте тогда каберне.

– Каберне нет.

– Зачем же вы сказали, что у вас есть вино?!

– Правду говорят только те, кто ничего не боится… Таковы преимущественно покойники. А мы все еще живы, да-с… Спрячьте деньги, мадам, сегодня вам мерло в подарок!

Превратности погоды

Человек зависим от погоды. В солнечное время все люди – экстраверты, душа нараспашку, в сырой и туманный день все наоборот. Хочется прилечь и отвернуться от мира к стенке. Но это нечасто людям удается.

Стояла в очереди в нашей районной булочной. Передо мной парень брал все. Купил залежавшийся новогодний пирог василопиту, слоистый пирог с сыром, дрожжевой пирог с сыром и ветчиной, пирог с перцем, квадратную пиццу, ватрушки в юбочках из песочного теста – мелкие, на один укус.

Покупки ему укладывали в огромные пакеты две девушки в четыре руки. Еле успевали. Когда пакеты наполнились, он подошел к холодильникам, увидел там круглые, залитые матовой белой помадкой пирожные-башенки, увенчанные красной точкой на верхушке.

– Что это, что это? – разволновался парень. – Как они называются? – спрашивает у продавщицы.

– Не помню. Анна, как эти пирожные называются?

– Птифуры.

– Точно! Они! Птифуры. Мне их покупал дедушка. Одно время их не делали, это была такая трагедия…