Читать книгу "Не ум.ru - Андрей Виноградов"

Пару раз от безделья и недовольства физическим положением нарочито я шумно втянул носом воздух. Постарался звуком передать возмущение качеством ткани. Эдакий Антон Привольнов, со спины обнюхивающий чужую одежду. В интересах бестолковых и жаждущих все обо всем знать телезрителей. До меня не доходит, как можно испытывать восторг от понимания, насколько уродлив, лжив и ядовит окружающий мир.

Туловище передо мной заёрзало, но ни развернуться, ни даже голову повернуть не смогло, несмотря на все очевидно предпринятые усилия.

– Простите, – сдавленно пробубнило туловище куда-то вперёд, но сомнений не оставалось: это оно мне.

– И вы меня, – отозвался я вежливо, с известным удовольствием отметиться человеком воспитанным и не чуждым манер.

Меньше чем через секунду нечем стало дышать. Точнее, дышать по-прежнему было чем, никто воздух страны не украл, но продолжать привычно вдыхать его категорически не следовало. До меня сразу дошло – за что, сука, извинялись. Потому что умом я быстр и чрезвычайно проворен. Тогда как с зажатым телом в тиски других тел, и к тому же на выдохе, совершенно беспомощен. Нос, решил я, с его обонятельными рецепторами, он всего лишь часть тела, рассчитанное в том числе на страдание, не без того, а дыхание – это часть жизни. Только ртом у меня дышать все равно не выходило, рук по близости не было нос зажать. Вонь же, особо чужая, она беспощадна. Не передать, как обидно бывает дышать чужой вонью. Наконец, самое горькое, что случилось со мной… Горше не бывает. Когда выходил на своей остановке, все прочие пострадавшие подозрительно и недобро косились именно на меня. Это жизнь? Это нормально? У меня вообще не бывает скопления газов в желудке, что бы ни съел. Ну не орать же об этом в лица, полные осуждения? В ответ я подумал, что они у людей такие всегда, даже когда думают о хорошем. Потому, что хорошо думать о хорошем – глупо. Хорошее – оно и так хорошее. Чего о нем думать, когда вокруг все плохо?

«Оптимизм – это вообще не про людей».

«Это про выборы и кошачью уверенность в завтрашнем дне, если видит животное, как хозяйка выгружает из хозяйственной сумки пирамиду “Вискаса”. Впрочем, я знавал одну даму…»

«Да, Ирма».

«У нее не было кошек».

«Да, она время от времени поедала “Вискас”. Исключительно на свежем бородинском. Но то лучше, чем кокаиновая зависимость».

«Кто бы спорил, если не целоваться».

«Фу. Возвращайся лучше к трамваю».

75

Ходил бы трамвай в нужную мне сторону, добирался бы я в пустом или полупустом вагончике до работы – значительно лучше бы относился к людям. Они, полагаю, ко мне тоже. По крайней мере терпимее. Однако мы с трамваем оба подержанные, неприкаянные и обречены двигаться по разным маршрутам. Там, куда он ходит, по-моему, уже ни работы, ни жизни нет. Пути тоже разобраны. Но он железный упрямец. Может статься, что у самого трамвая вообще нет никакого депо и давно уже он сам по себе одиноко, неприкаянно ночует на остановке. Я не удивлюсь. Остановка та, что ближе всего к дому, в котором живёт его странноватый водитель. Вообще-то он не водитель, а вагоновожатый. Какое удивительное, ответственное слово из прошлого, а я о нем так безответственно, походя, «вообще-то»…

И не странноватый вагоновожатый, а еще какой странный. В жизни не встречал человека, способного крутить головой без малого на две сотни градусов. Он охотно, с повторами, демонстрирует этот дар, проводя трамвай мимо павильона-закусочной. Мимо «Трамвайной остановки». А мы чинно выпиваем снаружи, на улице. Мы чинно выпиваем, а ему дальше ехать. Трамвай здесь не останавливается, нет тут никакой остановки и на моем веку не было. Только название забегаловки; кто-то выпендрился удачно или первое пришедшее в голову на вывеску забабахал. Рельсы, трамвай…

Если в утренние часы, когда павильон закрыт, кто-нибудь топчется возле него, с надеждой поглядывая в обе стороны рельсового полотна, то это не местный. Но может им стать. Не по прописке – по жизни. Нужно только дождаться открытия. Ну и… быть человеком.

Иногда мне кажется, что вагоновожатый разворачивает свой трамвай прямо за ближайшим углом, чтобы побыстрее вернуться и еще раз нам позавидовать. Потом – за другим углом, в другой стороне. И опять полным ходом назад. Бальзам для моей очерствевшей души: хоть кто-то завидует.

Если бы не рельсы, сдерживающие душевный порыв дурного железа и неизвестного по части ума человека, трамвай с закодированным номером точно въехал бы однажды во что-нибудь незначительное, но исключительно дорогое хозяевам, как память. С единственной целью привлечь к себе чуточку внимания. Вдоль нашей улицы только такое и припарковано: незначительное, малоценное, не рассчитывающее ни при каких обстоятельствах на пристальный интерес, только на чуточку внимания. Остальное – автомобильная аристократия, правда, не крупного пошиба, – «быкует» на платных стоянках и в гаражах. Так что выбор среди ископаемых за трамваем, и он столь же прост, как выбор закусок в турклассе «Аэрофлота»:

– Мясная закуска или рыбная?

– Но закуска подразумевает…

– Слово. Только слово. Не более того.

Впрочем, я не так много летал.

Поистине странный трамвай. И человек его водит странный. Только Астроном, пожалуй, мог бы с ним по части странностей конкурировать. Но вагоновожатый почти что свой, мы его каждый день видим. Хоть и не целиком. Только плечи, голову, шапку. А Астроном – личность совершенно случайная. Лишь однажды объявился. Зато рухнул на нас, как метеорит. В смысле – надолго запомнился.

76

Никто не заметил, откуда, с какой стороны пришёл Астроном. Впоследствии никто не смог показать рукой, потому как в таком месте говорить о сторонах света неуместно, а с некоторыми людьми неловко. Тут свет один. Со всех сторон. Либо он есть и обозначает день, либо его нет и все, что тебе не видно, находится за пределами света. Его хватает только на столик и лица, если они не удалены от столика. Свет на лицах важен, это замысел, недоброе затаить мешает, а лишние трудности никому не нужны. Особенно если правда, что «Трамвайную остановку» воздвигли по-чёрному.

Лампочку над столом, кстати, лучше не подправлять, током шибанёт. Было уже такое, и не раз.

Никому в голову не пришло задаться вопросом, почему из трех столиков под открытым небом Астроном выбрал именно наш? Видно же было, что полный комплект за столом: по числу участников, на столешнице ничего лишнего. Словом, рассчитано только на своих, а свои все в сборе. Ну да, небольшой запасец на три-четыре коротких тоста, ОДПЗ, «Очень Даже Прикосновенный Запас», потому что на улице холодно, а внутри павильона воняет какой-то тухлятиной, лишний раз заходить неохота. С опытом люди. Проще говоря, у таких, то есть у нас, всегда отыщется среди гранено-стеклянной и бумажно-алюминиевой утвари непочатый или тронутый лишь для проверки качества графинчик. «Притоптанный» на случай резкого падения обоих градусов: в атмосфере и в теле. Но ведь это никакой не повод набиваться в компанию!

Нам так и не удалось восстановить в памяти момент появления Астронома. О присутствии своем он объявил вопросом, обнаружив себя уже в полуметре от стола, сбоку от меня: