Читать книгу "Первопроходцы - Олег Слободчиков"

Семен Дежнев перевел дух, вытер пот со лба. Зырян впился пристальным, злорадным взглядом в лицо Стадухина, чего-то ожидая.

– Отчего свое зимовье бросил? – спросил Михей так, будто весть о серебре и воеводском наказе его не заинтересовала.

– Напали юкагиры трех родов. Мы лучшего мужика, брата тойона, убили, взяли в аманаты его сыновей. Весной они собрались в пять сотен и осадили, – неохотно отвечал Зырян, опуская потускневшие глаза. – Две недели держали в осаде. Мы, отстреливаясь, сожгли свой порох, и тот, что Афонька принес, пошли на прорыв, пробились саблями и топорами, надумали идти к тебе. Скоро сюда приплывут торговые люди, купим что надо и пойдем искать Нерогу.

– Отчего бы торговым здесь быть? – удивился Михей. – Еще прошлым летом о Колыме знали только на Индигирке.

– Нынче приедут, – смущенным голосом заверил атамана передовщик Афанасий. – Все, кто на Яне и Индигирке зимовали, товар держат под ваших соболей.

– Да уж! – почесал затылок Стадухин, вскинул глаза на земляка: – И тебя на прорыве ранили?

– Слава Богу, в левую! – улыбнулся Дежнев.

– На тебе уже живого места нет – весь в ранах!

– Правая здорова! – Семейка тряхнул кулаком. – Я ей тойона Алая убил, потому колымцы от нас отстали.

– А зимовье?

– Подпалили!

– Зиму-то мы в нем пережили, – начиная сердиться, резче заговорил Зырян, теребя вислые сосульки редкой бороды.

Михей его не слушал, торопливо думая о своем. Летом он хотел плыть к Арине. Ясак был собран, после расплаты по кабале кое-что оставалось на безбедную жизнь при остроге. И возвращаться было нестыдно: все-таки они с Митькой первыми из служилых дошли до Колымы, хотя собранным и добытым здесь и на Оймяконе Ленский острог не удивишь.

Еще ничего не было решено, но у Стадухина захолодело в груди от предчувствия, что он может не вернуться к жене и нынешней осенью. Михей оглянулся на своих казаков и понял по их лицам: откажется от поиска серебра – проклянут. А если найдут серебро без него, Михея Стадухина, будут до скончания века смеяться и язвить, как Постник и его спутники.

– Государю послужить – дело Божье! – рассеянно пробормотал, растягивая слова. – И государь тех служб не забудет, наградит! – Поднял туманные глаза на Зыряна, который опять глядел на него с вызовом, как перед дракой:

– И куда идти?

– Как сойдет лед, ты по наказу воеводы оставь в зимовье при наших общих аманатах и казне казаков сколько нужно и пойдем вверх по Колыме.

– Дай, бабка, воды напиться, а то жрать хочется, аж переночевать негде, – принужденно рассмеялся Стадухин, не сводя разгоравшихся глаз с Зыряна.

– Порох, свинец, неводные сети – все наше… И коч твой, конечно, спалили вместе с зимовьем?

– У нас есть рухлядь. Приедут торговые – купим и возместим, – не моргнув глазом, отговорился десятник.

– Добро! – хлопнул ладонью по колену Михей. – Идем одним отрядом, а чтобы не было распрей, как прошлой осенью, атаман должен быть один. Кто?

– Это правильно! – загалдели настороженно слушавшие казаки. – Опять передеремся без единой власти.

– Я! – так же пристально глядя на Стадухина, ответил Зырян. – Семейка ясно сказал, кому воевода послал наказную память искать серебро.

– Тебе?

– Мне!

– Тогда ищи! Зачем ко мне пришел?

– За подмогой по воеводскому указу!

– Где он, тот указ?

Все слушавшие казаки и промышленные настороженно притихли. Смутился и Зырян, заерзал на лавке.

– Я же говорил – у целовальника Волынкина, – промямлил Семейка Дежнев, обсасывая рыбью голову. Отложил ее на бересту, вытер руки мхом, бороду рукавом. – Он прислал на Индигирку Гришку Киселя передать наказ по памяти. Тот на Алазею пришел и говорил слово в слово!

– Епифанка! Ушник воеводский, – загалдели казаки, поддерживая Стадухина. – Да он мать обманет и по миру пустит. Вдруг удумал хитрость – потом отопрется.

– Совсем сдурели от бесхлебья! – закричал Зырян, багровея обветренным прожженным солнцем лицом. – Зачем ему баламутить два острога, при свидетелях посылать служилых людей за полтыщи верст?

Стадухинские казаки опять притихли, не зная, что возразить. А Зырян стал напирать.

– Моих людей два десятка, твоих один. Половину оставишь в зимовье! Без наказной памяти понятно кому быть атаманом?

– Я серебро искать не пойду! – сказал помалкивавший Пантелей Пенда.

– В зимовье останусь летовать, торговых дождусь.

Стадухин взглянул на него с благодарностью.

– Семейка! Останешься? – спросил Дежнева. – Ты же хром на обе ноги, теперь еще и однорук.

– Пойду за серебром! Если сюда зимой дошел, летом что не идти?

– Что скажете, братья казаки? – Стадухин обернулся к зимовейщикам.

– Идем своим отрядом, чтобы Зырян нас не неволил! – за всех ответил Мишка Коновал, подергивая розовым рубцом на коричневой щеке.

– Будут или не будут нынче торговые – неизвестно, – заговорил рассудительный Втор Гаврилов. – По христианскому милосердию припасом мы с вами поделимся, но по нашей цене!

– Вот наш ответ! – обернулся к Зыряну Михей. – Где она, Нерога, ни вы не знаете, ни мы. Припас наш. Ваших аманатов нам караулить или как?

Из промышленных людей Афони Андреева двое были ранены при осаде и просились летовать в зимовье. Старшим Стадухин оставил Втора Гаврилова, который не рвался в верховья Колымы, при нем – трех охочих. На том споры закончились. Приятных новостей не было, душевного разговора не получилось ни со старыми казаками Беляной и Моторой, ни с земляком Дежневым. На другой день люди Зыряна и промысловой ватажки выбивали изо льда плавник, строили свой балаган рядом с зимовьем. В ворота сунулся и грозно уставился на них стадухинский медведь. Не случись рядом атамана, гости убили бы его.

– Забьем, чтобы вреда не сделал! – настойчиво кудахтал Федька Катаев.

– Пусть погуляет! – потрепал зверя по загривку Михей. – Не голодаем.

Он высматривал Пантелея Пенду, но среди строивших балаган его не было. Отогнал медведя от зимовья, по свежевыпавшему снегу взял след старого промышленного и вышел к берегу моря. Пестун увязался за ним. Он то и дело останавливался, принюхивался, что-то выискивая в тундре, над ним с криками носились птицы, но медведь не обращал на них внимания. Старый промышленный сидел на вмерзшей лесине и смотрел на льды, как Чуна, и был не далеко от того места, которое облюбовал ламут. Стадухин подсел к нему, помолчал, тоже вглядываясь вдаль, потом заговорил:

– Земля там, на краю, или облака? До Рождества заплутал я с диким мужиком и где-то в той стороне был принят голубоглазыми людьми. По сей день вспоминаю, дивлюсь встрече и никому про нее не сказываю. Чудно как-то…