Читать книгу "Там, где тебя ждут - Мэгги О'Фаррелл"

Тодд наклонился, чтобы поднять ее, но передумал.

– Возможно, нам следовало бы…

В этот момент они услышали, как захлопнулась входная дверь. Они бросились на лестницу и, скатившись по ступеням, разбежались по своим комнатам и плотно закрыли двери.

На другой же день, возвращаясь с тупого семинара с первогодками, даже не подумавшими выполнить задание, выданное на прошлой неделе, Тодд вошел в дворовые ворота и едва не навернулся, наткнувшись на человека, скорчившегося над перевернутым велосипедом.

– Ох, простите, – сказал он, ухватившись за низкий забор и восстановив равновесие, – я не заметил вас.

Человек встал. Его огромное черное пальто и грубые рабочие башмаки на толстой подошве дополняла знакомая футболка с эмблемой манчестерской джазовой группы. Черные, выбритые на висках волосы, однако, скрывали большую часть лица; а проглядывающие через них голубые глаза до странности поражали сходством с пламенем газовой горелки.

Тодд испытал приступ подозрительности, даже страха. Не собирался этот парень врезать ему? Есть ли шанс проскочить мимо него и первым добежать до двери? Существовал ли хоть какой-то мыслимый план действий, в котором он, Тодд, смог бы перегнать, обмануть, перехитрить этого здоровяка?

Но вот черноволосый парень улыбнулся и, вроде бы дружелюбно хлопнув его по плечу, заговорил:

– Привет! Ты, должно быть, Тодд. Ты ведь Тодд? Тот самый неуловимый Тодд. Я видел твою фамилию над дверным звонком, инициалы и тому подобное. Ваши со Сьюки. Кстати, просвети меня, как именно ее зовут: Сьюки или Саки? Как ты произносишь его? Сьюки? Ладно. Принято. Слушай, ты понимаешь что-нибудь в велосипедных цепях? Я бьюсь с этой штуковиной уже полчаса, и мне не хочется признавать поражение. Меня кинул один отморозок, обещал помочь, а сам слинял. Они тут у вас вечно так поступают? Я не катался на велосипеде с шестого класса, но меня уверили, что в этих местах это обязательно. Вроде как обязательное требование для приема в университет. Кстати, ты не голоден? Я приготовил целую кастрюлю чили. Позже ко мне обещала зайти девушка, но получилось так много…

– Кассандра? – умудрившись втиснуть слово в этот монолог, спросил Тодд.

– Ох, – лицо Дэниела Салливана под густой черной челкой выразительно скривилось, – нет. Кассандра оказалась чересчур… Ладно, не важно. С этой девушкой я познакомился вчера в библиотеке. Во многом она совсем не похожа на Кассандру. Крупная особа и вроде как щедрая, понимаешь? Короче, я приготовил чили и… Ты идешь домой? Я тоже. Пошли вместе.

Придя на кухню, Тодд и Дэниел поели чили. Тодд посвятил Дэниела в тезисы своей диссертации. Дэниел послушал кое-какие пластинки Тодда. Тодд спросил его про карточки на стенах, и Дэниел пояснил, что изучает потенциальные модели в семантической мелиорации и пейорации. Этих пояснений Тодд абсолютно не понял и попытался выяснить хотя бы, как Дэниел относится к языковым изменениям: как к упадку или как к развитию?

Вышеупомянутая девушка, появившись, поразилась, обнаружив разговорчивого американского аспиранта, так очаровавшего ее вчера в библиотеке, в компании с каким-то типом. Этот бледный и нахальный приятель возился с проигрывателем, включал его на полную громкость, а когда она что-то говорила, в обескураживающей манере бормотал что-то невнятное Дэниелу, вызывая у последнего улыбки и даже смех. В общем, результат получился крайне безнадежным, не говоря уже о том, что оба настаивали на зачитывании приколотых к стенам слов со средневековым английским произношением. В общем, как она призналась позже подругам, вечер ее совершенно разочаровал. И она заявила, что больше никогда не примет в библиотеке приглашений на ужин от иностранцев.

Как-то раз, на первых неделях их второго семестра соседства с Дэниелом, Сьюки проследовала в комнату Тодда, даже не постучав, и потрясла его, ухватив за плечо, накрытое одеялами.

– Ты ни за что не догадаешься, кто побывал в гостях в нашем «пентхаусе» прошлой ночью, – прошипела она на ухо Тодду.

– Да плевать, – невнятно пробурчал Тодд, даже не пытаясь разлепить веки.

Выждав драматическую паузу, Сьюки провозгласила:

– Николь Джэнкс.

Глаза Тодда открылись.

Николь Джэнкс была – вопиющий факт – старше их на несколько лет. Тодд и Сьюки знали ее только в лицо… но много слышали о ее репутации. Она успела обзавестись собственным домом, машиной и читала какие-то лекции, присоединив к визитке загадочный триумвират букв и побочную пышно расцветающую карьеру в качестве специалиста на поприще средств массовой информации. Обогнала каким-то образом гораздо более консервативных коллег, в чьих сердцах вызвала в равной мере смятение, страх и зависть. Писала книги по гендерной и социальной психологии, которые публиковались ведущими издателями и продавались в реальных, а не только академических книжных магазинах. Строчила сенсационные статьи в газеты. Появляясь на радиостанциях и, время от времени, на телевидении, она рассуждала на темы типа: «Токсичность общепринятой фразеологии», «Невозможность нейтралитета под взглядом фотокамеры» и «Нарушение питания, как вопль независимости для повторной поверки гендерной роли». Она гордо шествовала по университетским коридорам и дворам в разлетающемся черном плаще, оставляя за собой хвост зачарованных и благоговеющих студентов. Тодду всегда казалось, что она выглядела как ворона, хотя и весьма гламурного оперения.

То, что она спустилась с высот, присущих зрелости с ипотеками и страховками, недвижимостью и телевизионной славой, до их скромной квартирки – и Дэниела, – казалось ошеломительным. И еще более ошеломительным стало то, что она здесь задержалась. Она помогала Дэниелу готовить ужин. Они ходили вместе в кино. Разъезжали по городку в ее маленькой красной машине. Она переименовала его в Дэна: могла позвонить в эту квартиру и спросить: «Дэн на месте?» Поток других женщин через мансарду Дэниела иссяк полностью. Дэниел исполнился озабоченностью и самообладанием человека, вступившего на путь долговременных зрелых отношений. Теперь его отличали благоразумная трезвость и основательная невозмутимость; вдобавок он усердно работал. К тому же отсутствовал по нескольку ночей в неделю, оставаясь в доме Николь.

В такие вечера Тодд иногда стоял в задумчивости перед покинутой комнатой Дэниела, то распахивая дверь, то позволяя ей опять захлопнуться. Подобного развития событий он никак не ожидал.

Но вот однажды вечером Тодд и Сьюки вернулись из кинотеатра и обнаружили Дэниела за кухонным столом с опустевшей на две трети бутылкой виски.

– Бывали когда-нибудь в абортарии? – спросил он вместо приветствия. Он прищурился, словно с трудом видел их, предлагая им виски. – Так скажу я вам, – добавил он, сделав глоток, – это злосчастное заведение.

Все заинтересованные лица сочли, что это стало разрывом, антрактом, если хотите, в драме отношений Дэниела и Николь. Но оказалось, что одна финальная сцена еще не сыграна.

На следующий день, как было замечено, еще не протрезвевший Дэниел, очевидно, возобновил старые привычки. Его видели в прихожей у телефона, где, осунувшийся и бледный, он усиленно названивал кому-то. Тодд и Сьюки предположили, что он звонил Николь, на несколько дней уехавшей в Лондон, чтобы встретиться с каким-то другом. Он поджидал днем Сьюки на кухне и спросил, не считает ли она, что противники абортов говорят дело. Сьюки, естественно, ответила отрицательно, абсолютно отрицательно. И Дэниел опять удалился отсыпаться с похмелья. Ближе к ужину Дэниел вдруг исчез из дома прежде, чем Тодд успел остановить его. Выбежав на дорогу, чтобы окрикнуть его, спросить, куда он собрался, и вернуть домой, Тодд, к сожалению, опоздал. Дэниел уже с трудом катил по дороге, вихляя из стороны в сторону, на велосипеде, который всегда казался слишком маленьким для него.