Читать книгу "Дневник детской памяти. Это и моя война - Лариса Машир"

Там я пошел в школу, много времени проводил в библиотеке, где мама стала работать. Помню, я все время читал. У меня к тому же появилась подружка Муся – моя двоюродная сестра, примерно такого же возраста. С ней мы однажды совершили тяжкое преступление. Сейчас расскажу. У нас была игра. Она идет по одной стороне улицы, я по другой. И мы перекликаемся. Помню, как однажды гуляли, она увидела афишу и читает. Я ей кричу:

– Что там написано?

Она мне отвечает:

– «Ромео и… жулье».

Вот на такой прогулке мы увидели за витриной магазина слона. Он так нам понравился – мягкий добрый серый слон! Игрушек у нас не было, а очень хотелось! Мы пошли домой, взяли деньги из стола и купили этого замечательного слона. Нас, конечно, быстро разоблачили – ведь у нас денег нет и вдруг новая игрушка! После двух-трех вопросов был страшный рев. Кажется, нас нашлепали. Мы сами переживали позор очень сильно…

В Челябинске жила моя бабушка со стороны матери – Мария Григорьевна. Я был очень дружен с ней и был ее любимцем. Она прошла крестный путь в Гражданскую войну, как и одна из сестер романа Толстого «Хождение по мукам». Оставив консерваторию и свой богемный круг, она вслед за мужем дворянином, проделала путь от Петербурга до Крыма. А у нее к тому времени было уже трое детей и моя мама в том числе. По счастливой случайности дед тогда остался жив. Это был добрый, образованный, высокой культуры человек. С его юридическим и экономическим образованием он стал нужен на строительстве Челябинского тракторного завода. Там же через несколько лет, незадолго до войны, в 37-м его арестовали и в 38-м расстреляли. Бабушка сказала, что когда его уводили, я поняла – больше его никогда не увижу. Его звали Александр Александрович Нестор. Его имя в Челябинской книге памяти жертв политических репрессий…

А дальше помню отца, который приехал с фронта на побывку. Я соскучился по нему! Он для меня был кумиром. Как сейчас вижу – стоит военный, полковник медицинской службы, в орденах, от его одеколона и ремней скрипучих запах, который сводит с ума! И это мой отец! Он мог сделать любую вещь в доме, писал стихи, прекрасно рисовал – закончил 3 курса Академии художеств в Петербурге. Прошел все войны – Финскую, Халхин-Гол и Великую Отечественную. И главное – он продолжал дело своего отца, моего деда Павла Ильича, который был пионером организации военно-санитарной помощи, эвакуации раненых с поля боя. В Военно-медицинской академии деду посвящен раздел в музее. А папа изобретал аэросани для вывоза раненых, придумал химическую грелку, что очень важно в условиях войны. Да я и не могу знать всего, что отец изобрел! После войны он будет руководить отделом медицины в Комитете изобретений (кажется, так называется).

* * *

Но вернемся в 43-й год. Мне 9 лет. Мы с отцом едем в Свердловск в международном вагоне с мягкой зеленой обивкой и играем в «балду» – кто назовет последнюю букву в слове, тот и «балда». В Челябинск папа приехал за мной. Случилось так, что мама с папой разошлись, но остались друзьями. А в Свердловске в эвакуации жила папина новая жена…

Хорошо помню, как мы с папой ходили в походы, в лес за грибами по невысоким горам. Кругом была такая красота! Однажды папа подстрелил белку, а потом мне дома сварил кулеш, это густая похлебка. Он говорил, что я уж очень был худой. В Свердловске было также голодно, как в Челябинске. Я не заметил, что папа не ел кулеш, а только спустя много лет он рассказал, что та белка была его последним трофеем. Больше он не охотился. Белка оказалась беременна…

Свердловск запомнился сильными морозами, в школе я был, мягко говоря, чужаком со всеми вытекающими. У мачехи родился сын – мой брат Юра. В мои обязанности входило брать в столовой УДП – усиленное дополнительное питание. Я носил в кастрюльках какую-то баланду, кашу, терял без конца карточки, оставлял всех без хлеба, за что меня очень сильно наказывали. Если в школе давали леденцы, я оставлял новорожденному братику, приносил мачехе – «передайте»…

А дальше – 45-й. Все ждут, вот-вот окончится война. Я уже с мамой живу в Москве. Мама была человеком театра, любила стихи и сама писала. Она работала с нашим знаменитым режиссером Борисом Покровским. Нам дали в ГИТИСе комнату в мансарде потому, что мама стала заведовать учебной частью отделения актеров музыкальной комедии. Я мог одним шагом оказаться на крыше ГИТИСа и обозревать ближайшие переулки старой Москвы. И хотя мне было 11 лет, я дружил с мамиными студентами. Больше всех помню Колю Озерова – артиста МХАТа, теннисиста, известного комментатора, который вел шутливые репортажи с наших детских футбольных баталий во дворе. Это всегда было весело и смешно…

Помню, как ночью я караулил по радио сообщение о конце войны. Мне кажется, оно было в 6 часов утра! А в 9 я уже был на Красной площади. И мы тогда все – взрослые и дети казались друг другу близкими и родными! Я помню вот это ощущение братства, совершенно неповторимое 9 мая 45-го! А на самой площади все набрасывались на военных, их качали на руках и все ждали генералов, выезжающих из Спасских ворот! И еще люди ждали, что выедет Сталин, и вот уж мы будем кричать «ура». Машины выезжали закрытые и проезжали. А народ не переставал ликовать! Все были пьяны общей радостью! Американцев помню на джипах, они по-своему радовались, бросая вверх доллары. И среди этого ликования запомнил одну седую мать, которая на коленях причитала – «вот вашим сыночкам и амнистия»…

Саша Тимофеевский, 5 лет. 1938 г.

P.S.

Так выглядела Красная площадь 9 мая 45-го глазами подростка Саши Тимофеевского. Благодаря ему я увидела другую площадь! Не «море голов» до горизонта, как в кино, а лица! Даже тех, кто сидел в этих закрытых машинах, я тоже увидела. За внешней строгостью и деловитостью могла быть только растерянность – они слишком много знали! Знали о трагических потерях людских ресурсов и экономических, знали о предстоящем голоде – его не избежать! Хотя принять помощь других стран можно было! Если не из любви к нам, то из сострадания. Жаль, им нельзя было вести дневников! Но я знаю, что они верили в народ, который смог выстоять и победить! У них просто не было выбора, кроме как верить в него! Недолюбленный крестьянин уже рвался к плугу и весенней борозде, стаскивая в воронки тела павших и незахороненных солдат. Ценность жизни – понятие невоенное! Спастись самому и детей накормить, и еще – город, который тоже надрывался на восстановлении! Надеждой жили! Ожиданием и терпением. Пленный немец был в помощь. А как нужен был тот миллион наших военнопленных и беженцев, который сгинул в наших лагерях после передачи из лагерей немецких. Но у страны был ещё детский ресурс! И миллионы детей и подростков не сели за парты, закрыв собой осиротевший трудовой фронт. Вот потому 9 мая для меня – это День Тишины и великой Памяти, День Скорби и Сострадания! И только потом – Победы! Ликовать можно было вот тогда – 9 мая 45-го!

Лариса Ланкина, журналист

В июне 41-го мне было 6 лет, а брату Шуре – 4. Мы мало что понимали, но по состоянию взрослых уловили – произошло что-то ужасное. Да, в Сибири не слышали разрывов бомб, но эта страшная война была одна на всех.