Читать книгу "Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII - Стефан Кларк"

Кстати, Берти повинен и в том, что смокинг, или динне-джекет (как называют его англичане), получил и другое название – таксидо. Летом 1886 года богатый американский торговец кофе по имени Джеймс Браун Поттер и его жена Кора приехали в Лондон и были приглашены на бал с участием Берти. Красавица Кора попалась ему на глаза, и он пригласил супружескую пару на ужин. Когда Джеймс спросил, что он должен надеть по такому случаю, Берти посоветовал ему обратиться к его личному портному.

Возможно, Берти втайне надеялся на то, что мужу-рогонос-цу выдадут костюм в комплекте с затычками для ушей и повязкой для глаз, но вышло так, что Генри Пул экипировал американца одним из укороченных пиджаков Берти. Мистер Браун Поттер привез смокинг домой и однажды явился в нем в свой нью-йоркский загородный клуб «Таксидо-Парк», откуда эта мода и распространилась по всей Америке, а пиджак получил новое имя. Если бы только Берти догадался запатентовать свое изобретение, его карточные долги остались бы в прошлом.

II

Берти оказал влияние и на женскую моду Парижа – главным образом через своих любовниц. Как мы видели в предыдущей главе, его избранницы зачастую начинали подражать в одежде принцессе Александре, подчеркивая свой особый статус. И поскольку самые стильные парижанки оказывались любовницами английского принца, другие женщины начинали брать с них пример.

Сдержанный стиль Александры привел к отказу от кринолина, который превратил женщин середины XIX века в ходячие абажуры. Эта мода на ультраширокую юбку, форму которой придавали многочисленные нижние юбки, началась в 1830-х годах и к 1850-м достигла экстремальных размеров, когда модницы уже еле передвигались под тяжестью своих поддевок, что вдохновило американца на изобретение изогнутой рамы, которая и придавала платью форму, избавляя женщин от необходимости носить столько нижних юбок. Кринолин достиг пика (или ширины) своей популярности при дворе Евгении; глубокий вырез лифа оставлял верхнюю половину женского торса заманчиво открытой, в то время как куполообразная юбка держала мужчин на расстоянии вытянутой руки – по крайней мере, до тех пор, пока женщина не вылезала из своего вечернего платья, чтобы подпустить мужчину ближе.

После краха двора Евгении вместе с его кринолинами все изменилось. Принцесса Александра была среди лидеров новой моды на платье, облегающее фигуру спереди, с объемной драпировкой сзади в виде турнюра. Поскольку у Александры остался на шее шрам после перенесенной в детстве операции, на публике она обычно появлялась в колье-ошейнике, которое тоже стало очень модным. По мере того как отношения в браке теряли свою пылкость, а сама она становилась все менее чувственной, ее декольте все чаще пряталось за высокими воротниками, и, как ни странно, сексуальные парижанки переняли и эту моду. В 1880-х годах Александра даже вдохновила парижских кокоток на то, чтобы копировать ее застывшее выражение лица, которое художник того времени, Поль Эллё, описывал как «серебряное зеркало».

Такие крайности были частью французской англомании, во многом порожденной Берти. Вечно появляясь в забавных, но стильных, ультрамодных обновках, он показывал Франции, что осада или резня не повод для того, чтобы отказываться от удовольствий этой жизни. Отныне для многих парижан он стал кумиром, несмотря на то (или как раз из-за того) что лондонские газеты по-прежнему жаловались на его расточительность, политическую неразборчивость и чрезмерное увлечение чужими женами.

Это благодаря Берти французы перешли на английский стиль коллективной охоты – с загоном дичи на линию стрелков. Осенью 1874 года друг Берти, герцог де Ларошфуко-Бизаччия, организовал охоту на фазана в Эсклимоне, своем лесном поместье недалеко от Парижа. Журналисты из газеты «Фигаро», приглашенные для освещения новаторского метода охоты, сообщили, что герцог и его друзья-роялисты все больше промахивались, в то время как Берти показал себя метким стрелком, лично уложив восемьдесят птиц. Они были слишком дипломатичны, а может, просто плохо информированы и не знали, что мудрый герцог предусмотрительно заказал у торговца птицей несколько сотен дохлых фазанов, чтобы порадовать гостей удачной охотой.

Когда Берти снова приехал во Францию в марте 1875 года, он снова был приглашен на chasse à l'anglaise[243], на этот раз в замок Серран на Луаре, где проживал еще один его французский друг-роялист, герцог де ла Тремуйль. Здесь, как говорят, Берти настрелял триста фазанов за одно утро понедельника. Сколько из них были мертвы задолго до того, как он вскинул ружье, теперь уже никто не скажет.

Дробовики конечно же были идеальным аксессуаром твидового стиля Берти, и порой это слепое копирование стиля английского помещика приводило к конфузам. Рассказывают смешную историю про французского аристократа, который у себя в замке взял моду наряжаться как английский сельский джентльмен. Однажды он показывал каким-то англичанам свои конюшни, и в конце экскурсии один из них дал ему совет. По тому, как был одет хозяин, гости решили, что он конюх или грум (которого французы тоже называют по-английски – un groom). Аристократу показалось это настолько забавным, что он поместил совет в рамку и повесил в своей семейной галерее рядом с портретами благородных предков.

В шикарных кварталах Парижа стало модным и говорить, как Берти, приправляя свой французский английскими словами. Биограф Филипп Жулиан пишет о парижском снобе, которому в ресторане подали плохое вино, и он во всеуслышание заявил, что отныне будет питаться только в «Кафе Англэ», где уж наверняка нальют «un hon claret» («хороший кларет»), ввернув исключительно английское слово «кларет», означающее то, что французы назвали бы Bordeaux rouge (красное вино бордо).

Появления Берти в Париже стали важным событием в культурной жизни города. Тут можно вспомнить комическую оперу Жака Оффенбаха и либреттиста Альбера Мильо, написанную в 1874 году, когда они снова оказались на пике популярности после падения Коммуны. Опера под названием «Мадам д’Аршидюк» рассказывает незатейливую историю эрцгерцога, который влюбляется в служанку, и Мильо умудрился (очень своевременно) вставить туда дуэт на франгле[244]. Два героя в гостинице притворяются англичанами и поют песенку, в которой есть такие строчки: «О, да! Давайте, давайте, boivez[245] вино, о, как прекрасно и божественно оно» и Very well, I tank[246] yew, oh my dear («Очень хорошо, спасибо, о, моя дорогая»). Сознательное нагромождение ошибок должно было развеселить парижского зрителя.