Читать книгу "Предшественница - Дж. П. Делейни"

Еще она вспоминала стишок про маленькую девочку Матильду, которая так часто вызывала пожарных, что когда пожар действительно случился, они не приехали:

На каждый ее крик: «Горим!»Ей отвечали: «Больше ври!»Когда ее тетка обратно пришла,От дома с Матильдой осталась зола[10].

С матерью я, впрочем, поквиталась. Когда мне было четырнадцать лет, я перестала есть. Врачи диагностировали анорексию, но я-то знала, что никакого расстройства пищевого поведения у меня не было. Я просто доказывала, что моя воля сильнее, чем ее. Вскоре весь дом сходил с ума на почве моей диеты, моего веса, моего потребления калорий, того, хорошо или плохо прошел мой день, прекратились ли у меня месячные, не чувствую ли я дурноты, не вылез ли у меня на руках и лице бледный пушок под названием лануго. Трапезы тянулись бесконечно долго – родители уговорами, посулами и угрозами пытались заставить меня проглотить еще хоть ложечку. Мне было позволено изобретать все более и более диковинные диеты: предполагалось, что если я пойму, что мне что-то нравится, то появится надежда, что я буду это есть. С неделю мы питались исключительно супом из авокадо с крошевом из жареных яблочных долек. В другой раз – салатом из груши и жерухи, трижды в день. Прежде мой отец был отстраненным, отрешенным родителем, но стоило мне заболеть, как я стала для него важнее всего на свете. Меня водили по частным клиникам, где мне говорили о заниженной самооценке и потребности чувствовать себя успешной в чем-нибудь. Но я уже добилась кое в чем успеха: в том, чтобы не есть. Я научилась улыбаться усталой, но ангельской улыбкой и говорить, что я уверена, что они правы, и что я отныне постараюсь, очень постараюсь думать о себе в более положительном ключе.

Я прекратила, когда одна суровая дама-психолог посмотрела мне в глаза и сказала, что она прекрасно понимает, что я просто манипулирую людьми и что если я в скором времени не начну есть, то будет поздно. Вроде бы анорексия влияет на работу мозга. Ты начинаешь думать по определенным шаблонам, которые проявляются, когда этого совсем не ждешь. Задержишься в этом состоянии – и будешь носить в себе эти шаблоны до конца жизни. Прямо по бабкиной присказке: будешь кривляться – кривой останешься.

Я перестала быть анорексичной, но осталась худой. Окружающим, как я поняла, это нравится. Мужчины особенно хотели меня оберегать. Они думали, что я хрупкая, тогда как на самом деле я человек железной решимости.

Но иногда – когда все идет прахом, как сейчас, – я вспоминаю восхитительное, упоительное чувство, которое испытывала, когда не ела. Когда я знала, что все-таки сама распоряжаюсь своей судьбой.

Сейчас мне удается устоять перед искушением. Но как только я думаю о том, что случилось, я чувствую в животе сосущую боль. Это – сделанные под присягой заявления нескольких ваших коллег. Скольких? С кем, кроме Сола, они говорили? Хотя это, наверное, уже не важно. Новости разлетятся по всему зданию.

А Аманда – одна из моих лучших подруг – узнает, что ее муж занимался со мной сексом.

Я пишу в отдел кадров, говорю, что больна. Пока я не придумаю, как быть, на работе мне лучше не показываться.

Чтобы чем-то себя занять, я принимаюсь за уборку, которую уже давно пора сделать. Не думая, оставляю входную дверь открытой, когда выношу мусор. Лишь услышав у себя за спиной какой-то шум, стремительно оборачиваясь; сердце уходит в пятки.

Костлявая мордочка, огромные, как у обезьяньего детеныша, глаза смотрят на меня снизу. Это котенок, маленький сиамец. Взглянув на меня, он с выжидающим видом садится на каменный пол, словно хочет сказать, что теперь поиски его хозяина – моя забота.

Ты кто? спрашиваю я. Он лишь мяукает. Не пугаясь, дается. Он весь – кожа, кости и мягкая, похожая на замшу шерстка. Оказавшись у меня на руках, он тут же начинает громко мурлыкать.

Ну и что мне с тобой делать? спрашиваю я.

С котенком я хожу от дома к дому. Ни с кем из соседей я не знакома. Я иногда здороваюсь с индийской семьей, которая держит магазинчик на углу, с молодой полячкой из «Старбакса» у автобусной остановки, и, пожалуй, все.

Почти нигде двери не открывают. Эта улица – из тех, где обоим приходится работать, чтобы платить по ипотеке или за съем. Но дверь дома номер три мне идет открывать кудрявая рыжеволосая женщина с веснушками, вытирающая мучные руки о фартук. За ней я вижу кухню и двух рыжеволосых детей, мальчика и девочку, тоже в фартуках.

Здравствуйте, говорит она. Потом она видит котенка, по-прежнему сладострастно мурлычущего у меня на руках. Ой, какой хорошенький, говорит она ему.

Вы, наверное, не знаете, чей он? спрашиваю я. Только что забрел ко мне в дом.

Она качает головой. Не слышала, чтобы тут у кого-то кошка была. Вы из какого?

Из первого, отвечаю я, показывая на соседнюю дверь.

Из Бункера фюрера? неодобрительно говорит она. Ну, должен же кто-то там жить, наверное. Я, кстати, Мэгги Эванс. Не хотите зайти? Я другим мамашам позвоню.

Тут же налетают дети, кричат, чтобы я дала им погладить котенка. Мать велит им сначала вымыть руки. Я жду, пока она обзвонит соседей. Трое рабочих в касках поднимаются из подвала и проходят через кухню, аккуратно поставив в мойку пустые чашки. Добро пожаловать в сумасшедший дом, говорит Мэгги Эванс, повесив трубку, хотя таким уж сумасшедшим он не кажется. И дети, и строители на редкость хорошо воспитаны.

Боюсь, дохлый номер, добавляет она. Хлоя, Тим, не хотите порисовать объявления «НАЙДЕН КОТЕНОК»?

Дети охотно соглашаются. Хлоя спрашивает, можно ли будет оставить котенка, если его не заберут. Мэгги твердо говорит, что со временем котенок вырастет в большущего кота и сожрет Гектора. Кто такой Гектор, остается для меня загадкой. Дети рисуют объявления, Мэгги заваривает чай и спрашивает, сколько я живу в Доме один по Фолгейт-стрит.

Мы вообще-то не очень хотели, чтобы его тут строили, доверительно говорит она. Он совершенно сюда не вписывается. И архитектор так грубо себя вел. Устроили встречу, чтобы он выслушал наши претензии. Он постоял, не сказал ни слова. Потом вышел и ничего не поменял. Ничего! Не сомневаюсь, что жить там – врагу не пожелаешь.

На самом деле там хорошо, говорю я.

Я была знакома с предыдущим жильцом, она его терпеть не могла, говорит Мэгги. Всего несколько недель продержалась. Она сказала, что дом словно на нее ополчился. И там все эти странные правила, да?

Их немного. В принципе, они довольно разумные, говорю я.

Ну, я бы там жить не смогла. Тимми! кричит она. Не мажь краской фарфоровые тарелки. А чем вы занимаетесь, кстати? спрашивает она меня.

Маркетингом. Но сейчас я на больничном.

А, говорит она. Озадаченно косится на меня. Вид у меня явно не очень больной. Потом она бросает тревожный взгляд на детей.