Читать книгу "Стеклянные тела - Эрик Аксл Сунд"

Когда загорелся зеленый, Хуртиг свернул направо и припарковался на Коксгатан.

Они нашли подъезд, и Хуртиг ввел код, полученный от Хольгера. Поднявшись по лестнице на нужный этаж, они оказались во внешнем коридоре – балконе, с которого открывался вид на большой тенистый внутренний двор. Хуртига поразила тишина. Словно центр города находился в нескольких милях отсюда, а не в десятке метров.

Они изучили таблички на дверях и нашли наконец фамилию «Сандстрём».

Хуртиг позвонил в дверь и подождал. Через несколько секунд ему показалось, что в прихожей кто-то шевелится. Он приподнял козырек почтовой щели и сообщил, что это полиция, однако реакции не последовало.

– Ах ты чёрт, – сказал Шварц и подергал ручку, отчего дверь тотчас отворилась.

В прихожей попахивало хлоркой. Стену украшало полотнище с текстом «В гостях хорошо, а дома лучше»; Хуртиг увидел густавианский стул и галошницу с дамской обувью.

Какой-то молодой человек, выйдя из кухни, остановился в дверном проеме и уставился на незваных гостей. Худой, почти истощенный, сосредоточенное пепельно-серое лицо.

– Симон? – спросил Хуртиг. Руки молодого человека были сплошь покрыты толстыми, походившими на дождевых червей шрамами; вероятно, свежие раны все еще саднили. Молодой человек словно только что бросился с разбега на раму со стеклом или участвовал в драке с поножовщиной.

– Да, это я. – Симон повернулся и ушел в гостиную.

Полицейские последовали за ним; Хуртиг огляделся.

Хрустальная люстра висела над старомодным диваном и отвечающими дивану креслами. Стеклянный столик перед диваном был разбит вдребезги, и пол покрывали осколки. Хуртиг попросил Олунда и Шварца осмотреть квартиру.

Симон сел на диван. На подушке рядом с ним аккуратно стояла тарелка со шприцем и сине-белой упаковкой. «Субоксон» – прочитал Хуртиг.

У стены стоял шифоньер с педантично расставленными фотографиями. На одной из них Хольгер позировал в военной форме, с револьвером в руке. Хуртиг ожидал увидеть грязное, загаженное логово наркомана, с пустыми пивными банками и обклеенное, как обоями, афишами сомнительных концертов, но эта квартира была бабушкиной квартирой.

В дальнем углу комнаты стояли какие-то коробки, басовый барабан и помесь торшера с сушилкой для волос из старой парикмахерской. На одной картонке помещалась белая коробочка с черной пентаграммой и черными наклейками с нечитаемым логотипом. Хуртиг узнал некоторые: они были на сайтах, на которые он заглядывал в последнюю неделю.

– Вы знакомы с шестнадцатилетней девушкой по имени Ванья Юрт. Вам известно, где она сейчас?

– Нет. Она звонила пару часов назад, спрашивала, нельзя ли ей прийти. Но она так и не появилась. Может, передумала.

Вернувшиеся Шварц и Олунд доложили, что в квартире чисто, но кое-что они нашли.

– Среди прочего – вот это. – И Шварц показал пакет с белым порошком.

Хуртиг кивнул, велел Олунду опросить соседей, потом открыл сумку и достал белый плеер, который и передал Симону, прежде чем сесть в кресло.

– Узнаете?

– Узнаю. – Симон повертел плеер в руках.

– Вы послали его одной молодой девушке из Треллебурга полгода назад.

– Да, она хотела записать на кассету звук льющейся воды, и я сунул микрофон в канализационный люк на Сконегатан.

– Карита Хальгрен из Моргунговы? – продолжил Хуртиг. – Мария Альвенгрен из Салема? Эти имена говорят вам что-нибудь? Вам известно, как они покончили с собой?

– Да.

– Они и тринадцать других покончили с собой после того, как прослушали записанные вами кассеты.

– Не мной. Это Голод. – Симон ухмыльнулся. – Самоубийство – не преступление.

– Самоубийство – не преступление, – согласился Хуртиг. – Но существуют серые зоны, и ты определенно находишься в одной из них. Не объяснишь, зачем ты записывал эти кассеты?

– У меня нет ответа, который понравился бы легавым, – огрызнулся Симон.

– Я не философ. Но ты можешь рассказать мне, почему быть мертвым лучше, чем живым.

– Мир, в котором мы живем, – мир посредственностей. Власть посредственностей. Актерам и звездам футбола поклоняются, как богам. Мир жалок и мелочен.

– А те, кого ты склонял к самоубийству?

– Умерев, они перестали быть посредственностями, – ответил Симон.

– Ты говоришь так, будто считаешь себя миссионером, – сказал Хуртиг. – Ты сатанист?

– Сатанист? – Симон как будто оскорбился. – Идиотский вопрос. Ты не знаешь, что такое сатанизм, ты даже не знаешь, о чем спрашиваешь. Лучше назови меня нигилистом, мизантропом или еще каким понятным тебе словом. От правды обо мне это так же далеко. От правды, которую способны вместить мозги посредственностей.

Хуртиг вгляделся в костлявое лицо Симона. До сего момента он видел на нем только презрение, но теперь появилось что-то еще. Симону Сандстрёму было скучно. Все в жизни приелось.

Пришло время задать прямой вопрос.

– Убийца – ты?

Тут в глазах Симона проскочила какая-то искра.

– Нет, не я. Убийство, в отличие от самоубийства, контрпродуктивно. Самоубийство эффективно, потому что оно заразно. Убийство пугает, из-за него люди боятся смерти, тогда как самоубийства замалчиваются, их классифицируют как несчастные случаи или психические заболевания. На самом деле самоубийство – это не что иное, как намеренное искоренение жизни. Чистое презрение к жизни. Распространи эту мысль среди как можно большего числа людей – и дальше она будет распространяться сама. Если ты посмотришь на эти самоубийства менее предвзято, то обнаружишь, что у всех, кто слушал кассеты, были схожие убеждения.

– Какие?

– Понимание, что человек предназначен для чего-то большего, чем жить. – Симон лег на диван.

– Что ты делал в прошлую пятницу?

– Был в Энгельхольме. Мы играли в клубе, который называется «Кристиан Тиран».

Это соответствовало тому, что говорила Ванья, и Хуртиг подивился честности Симона.

– И вы оставались там всю ночь? Где вы спали?

– Это хоть к чему-нибудь имеет отношение?

– Мне просто интересно.

– Я спал на берегу.

– Кто-нибудь может это подтвердить?

Симон поразмыслил, провел пальцами по длинным волосам, и кривая улыбка вернулась.

– Ванья вполне сойдет. Она была со мной на берегу. Ты бы лучше с ней поговорил.

Несмотря на прямые ответы, исполняющий обязанности комиссара полиции Йенс Хуртиг не мог окончательно исключить Симона Сандстрёма из списка подозреваемых в убийстве, но человек Йенс Хуртиг – мог. Юнец, развалившийся на диване, конечно, оказывал негативное влияние на иных запутавшихся подростков, но это не делало его преступником. И все же Хуртиг должен был забрать Симона в Крунуберг на допрос. Но по подозрению не в убийстве, а в распространении наркотиков.