Читать книгу "Жизнь Ивана Семёнова, второклассника и второгодника (сборник) - Лев Давыдычев"

Вдруг – ни с того ни с сего – радостное настроение улетучилось без остатка.

В сердце забрался стрАХ!

«ПОЧЕМУ НЕ ПОПАЛО? – пронеслось в голове. – Почему даже не ругали толком? Почему даже по одному месту не наподдавали?»

И Петька понял: не попало, но ПОПАДЕТ, да еще как!

Дайте полный свет! Продолжаем!

Виктор мыл посуду.

Такой у них дома был порядок: посуду мыли все. По очереди. Кроме кота Паровоза. Он был освобожден от этого важного дела ввиду своей полной несознательности.

Не скоро Виктор привык к такому обычаю, но привык. А когда привык, то это дело для него особого труда уже не представляло. Конечно, мальчишки (да и девчонки) сначала дразнили, но потом тоже привыкли и перестали дразнить.

Зато и выгода от такого обычая была немалая. После того как ты сам, один, в порядке живой очереди, без напоминаний вымыл посуду, ты уже вроде бы как взрослый человек. И никто уже не скажет тебе вслед: «Только не бегай, не дерись, носик вытирай платочком, переходя улицу, оглянись по сторонам, не обижай девочек…»

Нет, ты спокойно говоришь:

– Я пошел.

И уходишь.

А если и спросят тебя, когда вернешься, то ведь и папу об этом спрашивают.

Но Владик (то есть бывший Головешка) смотрел на Виктора, как на чудо морское, не выдержал и спросил:

– За что это тебя они?

– Чего, чего? – не понял Виктор. – Кто – они? Что – за что?

– Так ведь позор! Посуду-то мыть!

– А, вот ты о чем. А у вас кто посуду моет?

– У нас тетя Нюра. Соседка.

– Ей, видно, делать больше нечего?

– Как – нечего? – возмутился Владик. – У них семья большая. Просто она мать жалеет.

– А ты?

– Чего – я?

– А ты мать жалеешь?

– Чего-то ты меня путаешь, – подозрительным тоном проговорил Владик. – Мать – это одно. Посуда – это другое. С чего это я, мужчина, посуду мыть буду? Засмеют.

– Дармоед ты, – спокойно сказал Виктор. – И все у тебя в голове перепуталось. Как говорится, мозги с картошкой. Или чернила с маслом.

– Обзываешься опять?

– Ты сам обязан о своей маме заботиться, а не тетя Нюра. Ты ведь единственный мужчина в семье…

– А ведь точно! – изумился Владик. – Единственный мужчина, – с гордостью повторил он. – Я матери скажу, вот обрадуется, вот…

– Мама у тебя в беду попала, а ты на чужую тетю надеешься.

– Не надеюсь я на нее! – с возмущением крикнул Владик. – Наоборот совсем. Уж лучше бы она к нам и не ходила. Она… она святая.

– Святых не бывает, – сказал Виктор.

– Конечно, не бывает. А она говорит, что она святая. Потому что о нас заботится. Говорит, что подвиг совершает.

– Эх, ты! – воскликнул Виктор. – Зачем же ты свой подвиг другому отдаешь? Сам его совершай.

– Подожди, подожди, – попросил Владик, – подумать надо.

Он включил, сами понимаете, свою мозговую систему на полную мощность. Такой нагрузки она еще никогда не испытывала.

Виктор мыл посуду и не мешал ему думать.

И пока он думает, я расскажу вам, что же с ним происходило.

Вы, конечно, знаете, что почти все люди – 9999 из 10 000 – прекрасно понимают, что такое хорошо и что такое плохо.

Но кое-кто (не будем считать, сколько) забывает, что такое хорошо и что такое плохо. Или делают вид, что забыли. Ну, к примеру, вряд ли найдется человек, который считает, что руки мыть вредно. А ходить может с грязными руками.

А вот Владик был тот самый 1 из 10 000, который не всегда даже знал, что такое хорошо и что такое плохо. Ему еще надо было все объяснять да объяснять.

– Я, брат, не как некоторые, – гордо сказал он после молчания, – которые раз-два и сообразили. Мне суток трое надо.

– Думай, думай, никто тебя не торопит. Только учти, что, пока ты думаешь, тетя Нюра все твои подвиги совершит. – Виктор кончил вытирать посуду. – Ни одного тебе подвига не оставит.

Опять Владик был вынужден включать мозговую систему: на такую мощность включил, что голова заболела.

ВЫСТУПАЕТ ХЛОП-ХЛОП!

В НОМЕРЕ ПРИНИМАЕТ УЧАСТИЕ МИЛИЦИОНЕР ГОРШКОВ!

Нельзя сказать, что дежурство в цирке доставляло Горшкову много хлопот.

Другой милиционер на его месте радовался бы.

Но так как Горшков цирка не любил, то пребывание в нем воспринимал как муку и наказание.

Здесь все его раздражало и даже пугало. Горшков чувствовал, что почти на каждом шагу притаилось что-то.

Что?

Беда?

Опасность?

Или просто подвох?

Он не мог смотреть на очереди у касс. Зато все, кому не досталось билета на сегодня, с завистью поглядывали на Горшкова: вот, мол, счастливчик – он-то посмотрит представление.

И я не берусь описывать состояние бедного милиционера, когда он узнал, что сегодня в цирк придет с супругой сам товарищ майор из уголовного розыска. Тут Горшков вспомнил все неудачи своей жизни и особенно то, что его не берут работать в уголовный розыск.

В шапито направили – на посмешище!

И Горшков решил ни в коем случае не показываться на глаза товарищу майору с его супругой.

Чтоб не видел товарищ майор его позора!

В довершение всего Хлоп-Хлоп стащил у Горшкова фуражку. Поймать мартыша не успели.

А он повесил фуражку под самым куполом, уселся на трапецию и даже там ухитрился сам себе поаплодировать.

Горшков яростно засвистел в свисток, но это только развеселило Хлоп-Хлопа. Он послал милиционеру воздушный поцелуй и напялил фуражку на свою голову, которую считал очень умной.

– Не обращайте на него внимания, – посоветовали рабочие, – поиграет и отдаст. Или случайно выронит.

Но милиционер без фуражки – не милиционер, и Горшков крикнул:

– Прекратить безобразие! Отдать мне головной убор!

Мартыш показал ему язык, и Горшков отправился к Эдуарду Ивановичу.

Тот посоветовал:

– Скажите ему: «Ай-я-яй». Ему станет стыдно, и…

– Вам должно быть стыдно, гражданин с группой дрессированных львов и мартышкой! – почти крикнул разгневанный Горшков. – Если мартышка не понимает, то вы-то должны понимать, что…

– Скажите ему «ай-я-яй», – спокойно посоветовал укротитель.

Мысленно ругая цирк, циркачей, всех зверей и всех укротителей, а может быть, и проклиная их, Горшков вернулся на манеж и прогремел: