Читать книгу "Нежная добыча - Пол Боулз"

Когда сторожили дядья, они сидели молча, всматриваясь в ночь. Их было всего трое.

И вот однажды впереди возникла одинокая фигура — кто-то приближался к ним с запада по безжизненной равнине. Человек на верблюде; никого больше они, сколько бы ни озирали пустошь, не заметили. Караван приостановился; человек немного изменил направление. Они снова тронулись, и он тоже повернул верблюда. Сомнений не было — он хотел с ними говорить.

— Пусть подъедет, — проворчал старший дядя, еще раз оглядев пустой горизонт. — У нас ружья у каждого.

Дрисс рассмеялся. Нелепо даже допустить возможность каких-то неприятностей от одинокого всадника.

Приблизившись достаточно, фигура приветствовала их голосом, как у муэдзина:

— С’л’м алейкум! — Они остановились, не спешиваясь, и стали ждать, когда он подъедет. Скоро он снова окликнул их, и на сей раз ему ответил старший, но расстояние было еще велико, и человек не расслышал. Наконец, он подъехал настолько, что можно было разглядеть: его одежда не походила на одеяние региба.

— Он с севера, а не с запада, — решили они между собой. И обрадовались. Он подъехал совсем близко, однако спешиваться они не стали, а лишь важно раскланялись с верблюдов, не переставая пристально всматриваться в новое лицо и одеяние — не проскользнет ли где фальшь, которая может открыть им возможную правду: что человек этот — лазутчик региба, и те поджидают где-то на хаммаде, всего лишь в нескольких часах хода отсюда, или даже прямо сейчас едут параллельно тропе, догоняют их, рассчитывая настигнуть караван после наступления темноты, когда вокруг уже ничего не разглядишь.

Чужак, определенно, был не из региба; он был подвижный, веселый и бледнолицый, с небольшой бородкой. Дрисс поймал себя на том, что ему не нравятся маленькие живые глаза, которые, казалось, вбирали в себя все, ничего не выдавая; но так в нем мимолетно отозвалось лишь общее недоверие, рассеявшееся, как только они узнали, что человек — мунгари. Мунгар — святое место в этих краях, и его редких жителей уважают все паломники, что приезжают поклониться полуразрушенной святыне.

Пришелец не скрывал, что ему страшно одному в этих местах — как и того, как он рад встретить трех человек. Все спешились и сварили чай, чтобы скрепить дружбу; мунгари дал своего угля.

За третьей переменой он предложил им, поскольку их дороги почти совпадали, следовать вместе почти что до Таудени. Его яркие черные глаза перескакивали с одного филали на другого, а он рассказывал, какой он отличный стрелок и, конечно, по пути будет снабжать их добрым газельим мясом — или хотя бы аудадом. Филали призадумались; наконец, старший сказал:

— Договорились. — Даже если мунгари не проявит такой охотничьей сноровки, как бахвалился, их все равно в пути будет четверо, а не трое.

На третьей заре в величественной тиши восходящего солнца мунгари показал им низкие холмы к востоку от их пути.

— Тимма. Я знаю эти земли. Ждите здесь. Если услышите выстрел, приходите — это будет значить, что есть газели.

Мунгари ушел пешим, карабкаясь по валунам, пока не исчез за ближайшим гребнем. «Он верит нам, — подумали филали. — Он оставил своих мегари, свои баулы и одеяла». Вслух ничего не сказали, но зная, что каждый думает так же, к чужеземцу все потеплели. Они сели ждать в прохладе раннего утра, а верблюды их ворчали.

Вряд ли в этом краю окажутся газели, но если они тут есть, а мунгари — такой охотник, как уверяет, им на вечер досталось бы мечуи, а это хорошо.

Медленно солнце всходило по жесткому синему небу. Один верблюд неуклюже поднялся и отошел в сторону, рассчитывая на сухую колючку или кустик где-нибудь в скалах, хоть что-нибудь, оставшееся с того еще года, когда здесь выпадали дожди. Он скрылся из виду, Дрисс побежал его искать и вскоре пригнал к остальным, покрикивая:

— Хат!

Дрисс уселся. Внезапно раздался выстрел, за ним — долгая пустота и еще один выстрел. Донеслись они издалека, но в абсолютном безмолвии звучали отчетливо. Старший брат сказал:

— Я пойду. Кто знает? Может, там много газелей.

С ружьем в руке он взобрался наверх по камням и исчез.

Они снова стали ждать. Когда снова раздались выстрелы, то уже — из двух ружей.

— Может, они убили еще! — закричал Дрисс.

— Йемкин. Аллах велик, — ответил дядя, поднимаясь и беря ружье. — Я тоже хочу попробовать.

Дрисс расстроился: он надеялся пойти сам. Если б он только поднялся мгновением раньше, так бы и получилось; но даже тогда его, скорее всего, оставили бы с верблюдами. В любом случае, уже поздно; дядя сказал.

— Хорошо.

Дядя ушел, напевая песенку из Тафилалета: она была про финиковые пальмы и тайные улыбки. Несколько минут Дрисс еще слышал обрывки мелодии. Потом все звуки потерялись во всеохватной тишине.

Он стал ждать. Солнце становилось очень жарким. Он покрыл голову бурнусом. Верблюды глупо пялились друг на друга, вытягивая шеи и обнажая желто-коричневые зубы. Дрисс хотел поиграть на дудочке, но время казалось неподходящим: ему не терпелось, ему слишком хотелось быть там с ружьем, прятаться за валунами, выслеживать нежную добычу. Он подумал о Тессалите — интересно, какой он? Полно чернокожих и туарегов, конечно, оживленнее Табельбалы, ведь через него проходит большая дорога. Раздался выстрел. Дрисс подождал других, однако на этот раз их не было. Он снова представил себя среди валунов — вот он целится в бегущего зверя. Нажимает курок, животное падает. Появляются другие, он подстреливает всех. В темноте путешественники сидят у костра, набивая животы сочным жареным мясом, и лица их блестят от жира. Все счастливы, и даже мунгари признал, что молодой филали — лучший охотник из всех.

В наступавшей жаре Дрисс задремал, и разум его витал над равниной из мягких бедер и маленьких упругих грудей, похожих на песчаные дюны; обрывки песни плыли, словно облака по небу, и воздух был густ от вкуса жирного мяса газели.

Дрисс сел и быстро осмотрелся. Верблюды лежали, вытянув перед собой шеи. Ничего не изменилось. Он встал, с тревогой вгляделся в каменистый горизонт. Пока он спал, в его сознании поселилось чье-то враждебное присутствие. Переведя в мысль то, что он уже ощутил, Дрисс вскрикнул. Едва увидев эти маленькие бегающие глаза, он не поверил их владельцу, но дядья приняли незнакомца, и подозрение уползло во тьму его рассудка. Теперь, разбуженное сном, оно вернулись. Дрисс обернулся к раскаленному склону и вгляделся в валуны, в черные тени. В памяти его вновь раздались выстрелы в скалах, и он понял, что они значили. Всхлипнув, так что перехватило горло, он подбежал и сел на своего мегари, поднял его и, до конца не сообразив, что делает, отъехал уже на несколько сотен шагов. Он остановил верблюда, и какое-то мгновение посидел, не шевелясь, глядя на оставленную стоянку со страхом и нерешительностью. Если дядья мертвы, делать больше нечего — только выехать в открытую пустыню как можно скорее, подальше от этих камней, которые могли скрывать целящегося мунгари.