Читать книгу "Белый шум - Дон Делилло"

К экрану телевизора прилипла наэлектризованная пушинка.

В постели мы лежали молча. Словно страшась какого-то безжалостного удара, я спрятал голову между грудями Бабетты. Я твердо решил не рассказывать ей о компьютерном вердикте: узнав, что почти наверняка переживет меня, она пришла бы в отчаяние. Залогом моей решимости, моего молчания, стало ее тело. Каждую ночь я придвигался ближе к ее груди и тыкался носом в эту спасительную ложбинку, как получившая пробоину подлодка в ремонтный док. Ее грудь, ее теплые губы, проворные руки, кончики пальцев, едва касавшиеся моей спины, придавали мне мужества. Чем легче прикосновение, тем тверже я верил: она ничего не должна узнать. Лишь ее собственное безрассудство могло бы сломить мою волю.

Однажды, перед тем, как предаться любви, я чуть было не попросил ее надеть гетры. Но просьбу скорее вызвала бы, наверное, жажда сострадания, чем нетипичное сексуальное желание, и я испугался, что Бабетта заподозрит неладное.

23

Я попросил своего преподавателя немецкого продлить каждый урок на полчаса. Казалось, мне именно сейчас никак не обойтись без знания языка. В комнате у него было холодно. Он одевался, как в ненастье, и, казалось, постепенно придвигал к окнам все больше мебели.

Мы сидели друг против друга в полутьме. Словарный состав и правила грамматики я осваивал весьма успешно. Легко мог бы выдержать письменный экзамен и получить высшую оценку. Но произношение по-прежнему давалось мне с трудом. Данлопа это, видимо, не беспокоило. Он бесконечно демонстрировал свою дикцию, и в лицо мне летели колючие капельки слюны.

Мы увеличили количество уроков до трех в неделю. Казалось, Данлоп покончил со своей растерянностью, стал чуть собраннее. У стен и окон продолжали скапливаться картонные коробки, мебель, газеты, полиэтиленовые чехлы – все, что он мог подобрать где-нибудь в канаве. Я упражнялся в произношении, а он внимательно смотрел. Как-то раз попробовал сунуть мне в рот правую руку, чтобы придать нужное положение языку. Странное и ужасное мгновение – навязчивое проявление близости. Никто еще не касался моего языка руками.

Город по-прежнему патрулировали немецкие овчарки, сопровождаемые людьми в костюмах из милекса. К собакам мы привыкли, радовались им, кормили и баловали, но так и не притерпелись к ряженым пугалам в ботинках на толстой подошве и в противогазах с резиновыми шлангами. Экипировка слишком напоминала нам обо всех неприятностях и страхах.

За обедом Дениза спросила:

– Почему бы им не одеться нормально?

– Они ведь на дежурстве, – сказала Бабетта. – Это не значит, что мы в опасности. Собаки учуяли следы ядов только на окраине.

– Именно в этом нас хотят убедить, – сказал Генрих. – Обнародуй они точные данные, люди бы завалили суды исками на миллиарды долларов. Не говоря уже о демонстрациях, панике, насилии и общественных беспорядках.

Казалось, такая перспектива доставляет ему удовольствие.

– Это уже некоторый перегиб, не правда ли? – сказала Бабетта.

– В чем перегиб – в моих словах или в том, что может произойти?

– И в том и в другом. Нет оснований считать, что опубликованные сведения неверны.

– Ты в самом деле в это веришь? – спросил Генрих.

– А с какой стати я должна не верить?

– Да опубликуй они хоть часть подлинных результатов этих расследований, вся промышленность потерпела бы крах.

– Каких расследований?

– Тех, что ведутся по всей стране.

– В том-то и дело, – сказала Бабетта. – Каждый день по телевидению сообщают о новой утечке ядовитых веществ: канцерогенных растворителей из цистерн, мышьяка из дымовых труб, радиоактивной воды из атомных электростанций. Насколько велика опасность, если это происходит постоянно? Разве опасное явление по определению не должно быть необычным?

Обе девочки посмотрели на Генриха, предвкушая хирургически острый ответ.

– Дались тебе эти утечки, – сказал он. – Утечки – пустяк.

Такого поворота никто от Генриха не ожидал. Бабетта пристально посмотрела на него. Он разрезал лежавший на его тарелочке лист салата на две равные части.

– Не думаю, что это пустяк, – осторожно высказалась Бабетта. – Это, конечно, небольшие ежедневные утечки. Они поддаются контролю. Но не пустяк. За ними приходится следить.

– Чем скорее мы забудем об этих утечках, тем раньше сможем вплотную заняться реальной проблемой.

– А в чем реальная проблема? – спросил я. Генрих говорил, набив рот салатом и огурцом.

– Реальная проблема – излучение, ежедневно бьющее по нам со всех сторон. Радиоприемник, телевизор, микроволновка, линия электропередачи возле дома, радар контроля скорости на шоссе. Нас очень долго уверяли, что эти малые дозы безвредны.

– А теперь? – спросила Бабетта.

Мы смотрели, как Генрих ложкой придает картофельному пюре на своей тарелке форму вулкана. В кратер он очень осторожно влил подливку, потом принялся аккуратно очищать бифштекс от жира, жил и прочих изъянов. Мне пришло в голову, что прием пищи – единственный род профессионализма, которого большинство людей может достичь.

– Пришла новая большая беда, – сказал он. – Разливы, утечки и осадки – пустяки. Рано или поздно вас погубит то, что находится совсем рядом – электрические и магнитные поля. Кто из присутствующих поверит мне, если я скажу, что среди людей, живущих возле высоковольтных линий электропередач рекордными темпами растет процент самоубийств? Что же вгоняет этих людей в такое уныние, в такое депрессивное состояние? Неужели один вид уродливых проводов и опор? А может, от постоянного излучения что-то происходит с клетками мозга?

В подливку, заполнившую жерло вулкана, Генрих окунул кусочек бифштекса, положил его в рот. Но жевать начал лишь после того, как зачерпнул со склонов у подножия немного пюре и отправил вслед за мясом. Казалось, за столом нагнетается напряжение, вызванное одним вопросом: успеет ли он доесть подливку, прежде чем обвалится пюре.

– Усталость и головная боль – пустяки, – сказал он, начав жевать. – Как насчет нервных расстройств, необъяснимого насилия в семейной жизни? Существуют научные данные. Откуда, по-вашему, берутся дети-уроды? Из радио и телевидения, вот откуда!

Девочки восхищенно смотрели на него. Мне хотелось с ним поспорить. Спросить, с какой стати я должен верить этим научным данным, а не сведениям о том, что нам не грозит заражение ниодином. Но что я мог сказать, помня о своем состоянии? Мне хотелось объяснить Генриху, что статистические данные, на которые он ссылается, по природе своей неубедительны и только вводят в заблуждение. Хотелось сказать, что он еще научится спокойно относиться к подобным катастрофическим выводам – когда повзрослеет, отбросит свой узкий буквализм, наберется знаний и станет человеком пытливого, скептического ума, сделается мудрым и рассудительным, состарится, лишится сил, умрет.