Читать книгу "Олух Царя Небесного - Вильгельм Дихтер"

Оно горит и ярко рдеет —

То наша кровь горит огнем,

То кровь работников на нем.

По тротуару вдоль железной ограды шел наш ксендз. В правой руке он держал четки. Я догнал его около улицы Мальчевского. Услыхав мои шаги, он обернулся.

— Что случилось с Михальским?

— Он к нам уже не вернется.

— Почему?

— Уехал.

— Куда?

— В Тарнув. К тетке.

— Почему?

— Деда арестовали.

— За что?

— Он был судьей.

Со стороны костела Святого Михала подъехал трамвай, «четверка». Заскрежетали тормоза. С дуги посыпались искры. Остановка. Выходят, садятся. Дзинь-дзинь-дзинь. Уехал. Ксендз свободной рукой потрепал меня по плечу. Мы перешли улицу.

Около мясного магазина я сунул руку в карман. Полно шариков. Хорошо, что Михал — инженер.

— А есть святой Вильгельм? — спросил я.

— Вильгельм Завоеватель, — засмеялся ксендз.

— А сколько всего святых?

— О, очень много! — Он посерьезнел. — В раю все святые.

Возле костела Святого Михала он поднял руку с четками и, выпрямив два пальца, начертил в воздухе небольшой крест. Я хотел спросить, не знает ли ксендз адреса Михальских в Тарнуве, но он уже скрылся в подъезде недавно отстроенного дома. Перебирая шарики в кармане, я пошел домой.

* * *

Я думал о смерти. Впервые она появилась в гондоле под цеппелином на гладких холодных страницах немецкой энциклопедии. При русских поселилась в здании полиции на Панской напротив нас. С немцами вошла к нам во двор. Воняя карболкой, открыла дверь в квартиру. В подвале нагнулась над ведром, полным отходов. С тех пор я видел ее везде. Сидя верхом на коне, она стреляла из пистолета; сорвала у матери с ноги туфлю. Заглядывала под кровать и в мансарду. Кралась за мной по пятам, когда мы шли за стеной человеческих спин по Панской. Кашляя и харкая кровью, ворвалась на чердак. На ней был желтый галстук. Она даже в колодец влезла. После войны искала цветок папоротника и странным образом высовывалась со страниц журналов про живопись. Это она хотела утопить меня в пруду в Тшебини. Но тогда я ее не видел.

Перед отъездом в Варшаву я пошел на пруд. Изо льда торчали засохшие стебли тростника. С них капала вода. Дети катались по льду на ногах. Куда девались лягушки?

* * *

В столовой мать разворачивала пакет, завернутый в газету, на которой было крупно напечатано: АМНИСТИЯ: ИЗ ПОДПОЛЬЯ ВЫШЛО ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТЬ ТЫСЯЧ. Достала коробку с древнееврейскими буквами. Маца! Улыбнулась. Можно не есть хлеба на Пасху. Рассказала мне, как ходила в синагогу на Твардой. Ужасные развалины! Разрушенная синагога. В соседнем доме давали голландскую мацу.

Перед синагогой стояли на коленях евреи, которых выпустили из России. Мать познакомилась с каким-то Кацем, Айдманом и Корнхабером, который потерял в Сибири зубы; Аврум Хоршовский показал ей отмороженные руки и рассказал, как пек хлеб из опилок. Старшина Хауптман проклинал войну в Маньчжурии. Все они собирались в Палестину. Даже Фридляндер, у которого развалился ортопедический башмак, и тот отправлялся в путь. В России все было задаром, но обуви не было. Он надеялся, что у Стены Плача встретит какого-нибудь добросердечного богача. Лянгерман, Шварц, Семиль… В устах матери эти фамилии звучали привычно.

Мать решила заштопать все носки, чтобы к празднику не осталось ничего дырявого. Велела мне вывернуть карманы. Может, протерлись. Один раз она уже их латала.

На ковер посыпались бумажные шарики.

— Что это? — спросила она.

— Шарики.

Она пошла за щеткой и совком.

Два Михала

Школьный год закончился. Я перешел в следующий класс. Михал подарил мне кожаный мяч и серебряный насос. Мяч был легкий и твердый. Я стукнул по нему, он ударился об пол и отскочил. Я поддал его ногой. Он ударил по роялю, и рояль издал глухой звук. Мать сказала, что дома играть нельзя. Я положил насос рядом с рыжеволосой фарфоровой женщиной и вышел с мячом на улицу. Отверстие, через которое засовывали камеру, было зашнуровано ремешком. Мне хотелось посмотреть на узелок, но он был спрятан под кожаной покрышкой. Узлы меня интересовали, потому что я все еще не научился завязывать шнурки. (Утром приходил в кухню и ставил ногу на стул.)

Воронки от бомб на улице Мальчевского высохли. Я остановился на углу Тынецкой. Мальчишки прервали игру и перешли на мою сторону. Самый Большой понюхал мяч.

— Настоящий! — сказал он. — Под ремешком есть сосок.

— Зачем? — спросил кто-то.

— Чтоб надувать.

Я протянул ему мяч. Он нежно его погладил, а потом подбросил вверх. Мяч полетел над мостовой. Но прежде чем он коснулся тротуара, Самый Большой подбежал и пнул его. Мяч снова поднялся в воздух. На этот раз выше проводов. В ветвях дерева замер и начал падать. Мальчишки изготовились. Прием головой. Удар. Мяч укатился в кусты. Я за ним. Но догнать не смог. Самый Большой паснул мяч мне. Я его отбил, но куда-то не туда.

Я отступил на тротуар и заложил руки за спину.

* * *

Утром я почувствовал запах яичницы. Откинул одеяло и вышел в коридор. Между столовой и входной дверью, напротив телефона, стоял велосипед с моторчиком. Я тронул правую педаль. Она завертелась. Я погладил блестящее кожаное седло. На пороге кухни появилась, заслонив свет, мать. Серебряные спицы в колесах посерели.

— Увидел? — спросила мать.

— Классный!

— Михал вчера вечером привез. Он всегда о тебе думает.

— Можно, я покатаюсь?

— После завтрака.

Я поставил велосипед на мостовую у края тротуара. Осторожно перенес ногу через раму и надавил на педаль. Когда велосипед тронулся, сел на седло. Крутя педалями, миновал улицу Мальчевского. Загудел автомобиль. Я прижался к тротуару. Около улицы Воронича нажал рычажок на руле. Моторчик затрещал. Я нажал посильнее. Меня швырнуло вперед. Я перестал крутить педали. Велосипедист, которого я обогнал, вытаращил глаза.

Я увидел уходящую влево улицу. Тут луга кончались. Я сбавил обороты, притормозил педалями и, развернувшись, поехал в ту сторону. Яркое утреннее солнце теперь светило мне прямо в глаза. Я мчался вниз, лавируя между камнями и комками засохшей грязи.

Редкие дома. Над садиками поднимался пар. Я оглянулся. Пригорки, с которых я съезжал, заслонили город. Я выехал на открытое место. Поперек дороги тянулись большие деревья. Они закрыли солнце. Между ними бежало шоссе.

Я свернул направо. Вонючие «декавки», квадратные «ханомаги», «опели» и «ситроены» обгоняли медленно катящие крестьянские подводы. Попадались даже черные «демократки»[78], которые я впервые увидел около кинотеатра в Тшебини. Я прибавил оборотов и вытер ладонь о штаны.