Читать книгу "Ушкуйники Дмитрия Донского. Спецназ Древней Руси - Юрий Щербаков"

– Выручай, друже! – Петр припал к конской шее, уходя от первой, хищно свистнувшей над плечом стрелы. За его спиною восстал злобный вой нападающих, тут же сменившийся криками ярости и боли. Это, видно, ударили встречь разбойникам тяжелые арбалетные стрелы – недаром, знать, по совету Федосия Лаптя оборужил он дружинников самострелами! Да некогда было о том думать, ибо летели к нему навстречу неведомые всадники, сматывая на руки арканы. Горский на скаку сбросил полушубок, выставляя встречь нукерам блеснувшую на солнце серебряную пластину-пайцзу, снятую им с убитого Абдуллы-бея.

У воинов, разглядевших вблизи изображение барса на сановном знаке, боевой пыл угас. Они проворно соскочили в снег, и хоть на колени и не встали, но склонились покорно, готовые выполнить любую волю обладателя пайцзы.

– Правоверные! – Горский и сам не ожидал, что голос его прозвучит так надменно. – Я, киличей московского коназа Дмитра, был гостем всепобеждающего хана Токтамыша. Он доверил мне подарок моему господину – красавицу Наилю. Но желтоухие мамаевы собаки хотят отнять гурию из сада вашего несравненного повелителя. Докажите же, что его нукеры умеют хранить честь ослепительного владыки!

Удар кокордынцев был стремителен и беспощаден. Застигнутые врасплох грабители ударили в бег, но немногие сумели уйти от стрел и мечей лихой погони. Когда лава нежданных заступников пролетела мимо обоза русичей, Горский в сопровождении двух нукеров подъехал к своим.

– Все целы? – вопросил он. – Ну, чего глаза таращите? Охрану вам привел!

И, перейдя на татарскую молвь, он нарочито торжественно добавил:

– Высокородный юзбаши Юсуп-бей окажет нам честь и сопроводит три конских перехода, дабы Тюляковы и Мамаевы свиньи не сотворили чего с лучшими друзьями Токтамыша!

– …Так, говоришь, и сказывал: лучшие друзья, мол? – похохатывал довольно великий князь, когда месяц спустя добралась удалая дружина до Москвы и Поновляев с Горским в очередь долагали Дмитрию Ивановичу о лихих своих делах.

– А дальше?

– А дальше все просто было, государь. Как увидел тот Юсуп царевну, так слюни и распустил. – Горский усмехнулся. – Так и шел с нами, покуда с Волги не повернули. Мы уж, грешным делом, стереглись – ну, как умыкнет татарин суженую твою, княже. Уж такой удалой был юзбаши!

– Врет, как редьку стружит, – недовольно покосился на друга Миша, – нашел удальца-резвеца! Первой сотни – да не первой тысячи. К тому же плешивый!

– Лыс конь – не увечье, плешив молодец – не бесчестье, – поддержал шутку Горского великий князь. – Снял бы я с вас три шкуры, коли не довезли бы сердечный подарочек любезного сердцу брата Токтамыша! Вот ужо наведаюсь поглядеть на твою жар-птицу! Как бы только Евдокия моя свет Дмитриевна не взревновала! Может, только пирком да свадебкой и утешится княгинюшка?

Дмитрий Иванович подмигнул Поновляеву, потом острожел ликом:

– Сильна Орда?

Дружинники, не сговариваясь, кивнули утвердительно. Миша, подумав, домолвил:

– Велик пень, да дупляст!

– А выкорчевати заможем?

– Дружно – не грузно!

– То-то, что – дружно. Ну а ежели выйдем в поле, все выйдем. Одолеем?

– Тяжко будет, княже. Ордынцев тех – что черна ворона! Не токмо дружинами, всем миром надо на рать выставать.

– Истинно. Мир охнет – так лес засохнет! – вмешался Горский.

– А побегут мужики? Ведь неуки?..

– Бьют неука, бьет и неук! А чтоб быть крепче – стати в крепком месте, да чтоб знали ратники, что путь обратный заказан!

– Это как же?

– Ну, река за спиною, к примеру. А мост разобран. А с боков лес.

– А в лесу – засадный полк, – князь хитро прищурился, – стратеги! Как только любушку Мамая на то поле залучить?

– А почто Мамая? – удивился Горский. – Ведь покуда Тюляк стоит над Ордою.

– Стоит, как кукла скоморошья. А беклербек за ниточки дергает. Мнится мне, недолго тому хану царствовать. – Дмитрий Иванович усмехнулся: – Вы ему своими доблестями веку-то поубавили…

Обласканный князем, Поновляев шел в тот же вечер на зов митрополита, если и не в чаяньи новых похвал, то уж вовсе не за остудной отповедью первосвященника русской церкви. Лик Митяя был грозен и хмур, а раскатистый зык его и вовсе не был похож на прежнюю ласковую, утишающую молвь. Скупо благословив воина и руку ему нарочито не подав для поцелуя, святитель заговорил с гневной укоризною:

– Во грехе живешь, кмете! С безбожной агарянкой блуд водишь! В смущение паству вводишь! Може, и сам обесерменился в Орде поганой?

Миша, ошеломленный нежданными обвинениями, пытался ответить, что на днях окрестит свою суженую, а там – и под венец. Да куда там! Обличающие глаголы из уст митрополита падали и падали на повинную голову дружинника.

– От плотского блуда – блуд в мыслях! Ересиархом стать возмечтал? Предателем веры Христовой? Мнишь, грех, прикрытый венцом, – уже и не грех? То лжа, небылые слова! Напредки грехи искупи, кмете!

– Укажи, что делать, отче, – забормотал вконец растерявшийся Поновляев, – али епитимью какую назначь…

Митяй испытующе глянул на воина: прочувствовал ли, раскаялся ли, сменил гнев на милость, и голос его в одночасье стал отечески задушевным:

– Только сугубою пользою церковному дому и княжескому искупить возможешь грехи свои, сыне. Не увещеваю, лишь о душе твоей пекуся.

– Все исполню, отче святителе!

– Все ли? Тогда слушай.

Голос Митяя снова стал требовательно-жестким:

– Достоит тебе, кмете, переухитрить перевета Вельяминова, дабы залучить его на Москву. Зовут его-де тайно митрополит и князев двоюродник – Владимир Серпуховской.

Стыд зажег щеки Поновляева, но, опустив голову, он заставил себя дослушать Митяевы слова.

– Князь-от пыхает биться с Ордою, а Владимир ратиться не хочет, и за то Дмитрий Иванович на него опалился, боится, что стола из‑под него двоюродник искать будет. Яз хоть и ближник князев, а тоже идти супротив татар не желаю – ить Мамай не токмо святительского места – живота лишит! Ну а ты, кмете, и вовсе у князя на подозрении – в возлюбленниках вельяминовских ходил! Пусть придет Ванька на Русь, чтоб сговориться по‑годному. Все будет без обману. Крест на том целуй!

– Грех, отче! – еле выдавил Поновляев. Митрополит возвысил голос:

– Именем моим клянись! Приму грех на рамена своя. Перед Господом сам отвечивать стану!

…На Касьяна завистливого вышел из Москвы санный обоз. Возчики супились, угрюмо взглядывая на хозяина – дородного купчину Никиту Торопца, вальяжно развалившегося в богатом ковровом возке.