Читать книгу "Контроль - Виктор Суворов"

Трудно от музыки отвлекаться. Но отвлекается Настя, ловит разговор.

Все про карты и про девок.

– Двадцать один – число счастливое.

А вот это двояко понять можно. В прямом смысле: картежнику двадцать один – число счастливое. С одной стороны. А с другой: через месяц, 7 ноября 1938 года, – двадцать первая годовщина Октября. Все так складывается, что именно на праздники они и возьмут власть. А до того не могут: в Жигулях не завершен монтаж.

– Хорошо у тебя, Саша Бочаров.

– Хорошо будет 7 ноября. Вот тогда повеселимся. Под симфонический оркестр канкан плясать будем.

4

Сидит Настя в укрытии и вдруг озаряет ее догадка. Все просто: если Бочаров может устраивать тут в церкви оргии, если тут в церкви он может говорить о чем хочет, проигрывать и выигрывать миллионы, значит, он считает это место своим укрытием, своим безопасным и защищенным местом. Следовательно… Следовательно, и самые важные вещи и документы он может хранить именно тут.

Церковные тайники… Как много Настя слышала о церковных тайниках… Под многотонными каменными плитами пола… В толще стен… В каменной щели глубокого подвала… В подземном ходу, который идет к родовым склепам… К могилам… Или… Или документы лежат на самом видном месте, где на них никто не обращает внимания.

5

Прощальный вальс.

«Амурские волны».

Отгремела музыка в четыре ночи. Точнее – в четыре одиннадцать. Потушили свечи. Выключили фонари.

Только сейчас Настя сообразила, что не спала уже две ночи.

Одна Настя в церкви. Со свода овального лик на нее. И огромные страшные глаза. Прямо в душу смотрят.

Знает Настя секрет, как рисовать икону или плакат, чтобы глаза всегда на зрителя смотрели. Куда бы зритель ни отошел, страшные глаза за ним следить будут. Делается это совсем просто: надо лицо рисовать симметричное и глаза симметричные, чтобы поворота головы не было ни вправо, ни влево. А в глазах зрачки надо рисовать прямо посредине. Вот и все. В какую точку ни отойди, глаза с портрета за тобой следить будут. В былые времена от этого и с ума люди сходили.

Настя пока не сходит. Знает, религия – опиум для народа. Знает, но вверх на лицо с огромными глазами не смотрит. Все одно страшно.

6

Обвязала Настя колонну каменную парашютной стропой и, как тутовый шелкопряд по паутинке, с балкона в зал спустилась.

Осмотрелась. Огромная церковь… Где самое видное место? Тут алтарь был. Нет тут ничего. А если рядом? Рядом комната небольшая. Вся щебнем завалена. Ударил когда-то снаряд, стену не проломил, но внутри обрушилось многое. Никто тут не расчищал. Так все и лежит. Под кучами щебня угол огромного ржавого сейфа.

В этом сейфе явно церковные ценности хранили.

Посветила Настя фонариком. Ржавый сейф. На боку лежит. С самой революции. Заперт.

Почему же заперт? Да потому, что заперли его владельцы, ключи забрали и сбежали. Может такое быть? Такое может быть. Но только товарищи коммунисты, обнаружив опрокинутый и запертый сейф, его обязательно взломали бы. И лежал бы он тут с проломанными боками.

Если и можно представить, что за многие годы коммунисты опрокинутый сейф не пытались взломать, то уж Бочаров бы его стороной не обошел. Следовательно, если сейф не взломан, значит, сюда Бочаровым положен. Если сейф заперт, значит, Бочаровым заперт.

Найти старинный сейф Путиловского завода с одним комплектом ключей и бросить его картинно под груды щебня Бочаров вполне мог. Лучшего тайника не придумать. В церковь эту доступ имеют только Бочаров и его друзья, но только с его разрешения. Постороннему в церковь не забраться. А если и заберется, вряд ли внимание обратит на ржавый сейф, который на виду у всех опрокинутый лежит.

А если и обратит внимание, так не откроет.

Сейф и вправду чудовищный. Не видала Настя раньше таких.

7

Осмотрела внимательно.

Весь ржавый, а скважина замочная совсем не ржавая. Скважина чистая. Скважина маслом ружейным смазана. Даже запах чувствуется.

У Насти память с детства: бродили с отцом по лесу, нашли полянку у железнодорожной ветки, решили дальше не идти, решили грибов не собирать, решили просто сидеть на солнышке, бабочек ловить. К вечеру домой пошли. Настя отцу и говорит:

– Ты знаешь, тут рядом секретный военный завод.

Согласился отец:

– Правда, тут рядом секретный военный завод. Только тебе-то откуда знать?

– Все просто, – Настя отвечает. – День провели у ветки железнодорожной – и ни одного поезда.

– И что?

– А то, что рельсы до блеска накатаны. Ветку железнодорожную используют, но только ночами…

– Так, может, не военный завод, а гражданский?

– Чего же они днем поезда не гоняют, а ждут ночи?

– А может, часть воинская?

– Воинской части незачем из года в год каждую ночь что-то возить. Мы же тут в прошлом году были, тогда тоже рельсы блестели.

– Хорошо, – отец не сдается, – может, и вправду завод, но почему ты думаешь, что рядом?

– Потому что линия не магистральная. На магистральной линии движение было бы. А это ветка тупиковая. Далеко ли ветка может тянуться?

Тогда-то ей отец и сказал в первый раз: быть тебе, Анастасия, шпионкой. Великой.

Тут та же ситуация: сейф вроде брошен, только кто-то его регулярно открывает и закрывает. Краешки скважины блестящие, как те рельсы, накатанные до блеска. Частенько ключ в этом отверстии бывает. И массивные стальные петли, на которых дверь сейфа сидит, смазаны. В пазах чуть-чуть пыль налипла. Туда налипла, где подтеки масла. Все ясно: в сейфе Бочаров что-то важное держит. И это никак с его официальной деятельностью не связано. Официальные секреты в официальных кабинетах, в официальных сейфах хранятся.

Сидит Настя у сейфа и великой шпионкой себя никак не чувствует. Все ясно, только как сейф открыть?

8

Проволочками Настя в дырочке крутит, гвоздиками, шпильками. Не поддается.

Поздно в октябре рассветает. Темно в церкви, потому как окна замурованы. Только полосочка света по полу. Это лучик через пролом в крыше забрался. Это полдень.

Поняла Настя, что долго с сейфом уже работает, но не открыть его. Не открыть. И знает Настя, знает не логикой, а чувством женским, что именно это и есть тот самый сейф, что именно в нем содержится то, что ей надо, что Холованову надо, что надо товарищу Сталину…

Но как-то Насте даже и жалко сейф вскрывать. Вроде как чью-то душу наизнанку выворачивать. Медведь. Страшный и неприступный. А тоже ведь жалко. Обняла Настя огромный железный ржавый сейф:

– Медведюшка ты мой! Люблю тебя. Люблю тебя железного. Люблю тебя несуразного. Жизнь моя в тебе, проклятый. И черт с тобой, и с твоим содержимым. Храни для себя. Храни, жадина железная. Я тебя просто так люблю. И до самой смерти любить буду. И если выживу, приеду сюда и заберу навсегда к себе. Вычищу тебя и покрашу. И любить буду. И сейчас люблю. Люблю, как Сталина. Люблю, как…