Читать книгу "Заговор в Древнем Риме - Джон Мэддокс Робертс"

Глаза Асклепиода заблестели.

— Преступная деятельность! Наконец ты дошел до самого интересного. Давай выкладывай.

Он был из той породы людей, которые расцветали от удовольствия, когда речь заходила о каком-нибудь преступлении.

Я поведал ему почти все, что знал, поделился даже своими подозрениями, ибо счел неразумным что-либо утаивать от своего врача. Асклепиод кивал и усмехался всякий раз, когда слышал какое-нибудь ужасное откровение. Впрочем, в том не было ничего удивительного: ведь он был грек.

— Да, новости, прямо скажем, потрясающие! — воскликнул он, выслушав мой рассказ. — Не могу передать, как мне наскучило заниматься лечением здешних больных. Теперь, по крайней мере, у меня появилась возможность проявить некую изобретательность. Что бы нам с тобой предпринять? Дай-ка подумать. Может, сбросить меня с Тарпейской скалы? Пусть найдут мое разбитое тело в крови и ушибах. Нет, — ответил он сам себе. — При таких падениях осколки костей прорываются сквозь кожу. Для меня будет трудно это воспроизвести. Думаю, будет лучше меня задушить. Раскрасим лицо, из синих губ будет торчать распухший восковой язык. Изобразим так правдоподобно, что комар носа не подточит.

— Меня все знают как человека прямолинейного, — произнеся. — Человека, которому свойственна обыкновенная римская драчливость. Мои приятели-заговорщики ждут от меня традиционных действий. Чтобы не обмануть их ожиданий, я должен проткнуть свою жертву ножом или перерезать ей горло.

— Что ж, придется состряпать убедительные рваные раны и принять облик самого правдоподобного трупа. Когда меня надлежит убить? Завтра утром?

— Это было бы лучше всего. Ты уверен, что сможешь сыграть эту роль?

— Уверяю, никто ничего не заподозрит. Мой талант вкупе с римским страхом прикасаться к мертвым телам создадут совершенную иллюзию убийства. Мой патрон, Статилий Тавр, сейчас в Капуе, поэтому похороны будут отложены на несколько дней, пока за ним не съездят мои помощники. — Он с удовлетворением огляделся вокруг. — Несколько дней буду скрываться здесь. Это станет для меня сущим отдохновением. Смогу целиком предаться писанине. Моя прислуга весьма осмотрительна. А ты уверен, что наше предприятие не противозаконно? — с некоторым волнением в голосе осведомился Асклепиод.

— Санкционировано самим претором Метеллом. В ближайшее время хочу посетить консула Цицерона и оповестить его о том, что мне удалось разузнать.

— Я бы на твоем месте не откладывал этот визит, — посоветовал Асклепиод. — Пока ты будешь медлить, заговорщики могут отправить его на тот свет.

Предостережение Асклепиода показалось мне весьма разумным. Я встал.

— Мне пора. Буду ждать вестей о твоей смерти.

— Только постарайся не слишком горевать.

Пока я шел к храму Сатурна, никто ни разу не обратил на мою персону внимания. Что ни говори, популярность — вещь преходящая. Впрочем, ничего удивительного в этом нет, ибо такова природа всякой славы. Я провел еще один ужасно скучный, хотя и достаточно спокойный день среди сокровищ империи, потом посетил бани и стал размышлять о том, что следует предпринять дальше. В конце концов решил тем же вечером нанести визит Цицерону.

Когда я выходил из бань на улицу, встретил отца в компании своих закадычных друзей. Поприветствовав их, принял поздравления с победой на празднике, после чего отозвал отца в сторону для приватной беседы. Мы уединились в одной из ниш в стене у подножия статуи Беллоны.

— Чего тебе надо? Говори, да покороче, — произнес отец в свойственной ему манере общаться со мной, которая всегда являла собой саму любезность.

— Как поживает Гортал? — поинтересовался я.

— Ему весьма по душе пребывать вне дел. Но полагаю, он будет не прочь побороться за должность цензора. Впрочем, Горталу доподлинно известно, что соперников у него почти нет. Очевидно, он ждет, когда к нему в загородный дом явится половина Сената и начнет умолять его вернуться к публичной деятельности ради спасения Римской республики.

Я сообщил отцу все, что сказал мне Красс. Он кивнул в ответ, явно удовлетворенный услышанным.

— Всегда знал, что породниться с Крассом — дело мудрое. Хорошо, если моя племянница Цецилия поторопится подарить Марку внука. Человек он неплохой, если не считать его непристойной одержимости в накоплении денег.

От большинства современников Марка Красса отличала невероятная способность приобретать деньги, равно как необычайная честность по отношению к ним. Считалось, что всякая связанная с деньгами деятельность недостойна людей благородного происхождения. Впрочем, это не мешало им самым бесстыдным образом расхищать провинции, а чтобы не нарушать древней традиции, поручать вести учет награбленного добра вольноотпущенникам.

— А в последнее время никто не посещал Гортала? Я имею в виду тех визитеров, которых ты знаешь?

Это был ужасно глупый вопрос, но я не сумел придать ему более благообразную форму. Отец с Горталом были большими друзьями, и моему родителю, очевидно, было известно, не пытался ли кто-нибудь из людей Катилины сблизиться со старым мошенником.

— Что? Хочешь знать, не принимает ли он визитеров? — Отец вперил в меня такой уничтожающий взгляд, что я тотчас понял свою оплошность. — Ты знаешь, у какого сорта людей не бывает посетителей? Квинт Гортензий Гортал — один из самых выдающихся людей своего поколения. Разумеется, у него бывают гости. Лучше скажи, к чему ты клонишь?

Решив сменить тему, я спросил о том, что тревожило лично меня, хотя прежде вовсе не собирался этого делать.

— Отец, скажи. Моя мама с Орестиллой были близкими подругами?

Столь неожиданный поворот разговора насторожил отца. Однако долгая судебная практика выработала в нем способность быстро соображать.

— Ты имеешь в виду жену Сергия Катилины? Первый раз об этом слышу. Должно быть, они знали друг друга, посещали ритуалы богини Бона Деа. Все сенаторские жены знают друг друга. Но я никогда не слыхал, чтобы Сервила была особенно близка с Орестиллой, как, например, с Антонией Младшей или Гортензией. Кстати, Орестилла — женщина скандальной репутации. А почему ты спрашиваешь? Куда ты опять ввязался, юный распутник?

— В свое время все узнаешь, отец. Я сейчас веду очень деликатное расследование чрезвычайной государственной важности.

Мои слова не произвели на него ни малейшего впечатления. Более того, казалось, он весьма разочарован.

— Буду приятно удивлен, если узнаю, что ты вообще чем-то занимаешься. Есть ли у тебя еще какой-нибудь повод отнимать у меня драгоценное время?

Больше вопросов у меня к нему не было, и он ушел. Ему никогда не приходило в голову поинтересоваться моим самочувствием: ведь у меня было множество ран. Очевидно, он считал, что бинты я носил из-за своей изнеженности. Согласно суровой древнеримской традиции мне надлежало обнажить свои раны, чтобы кровь стекала прямо на дорогу.

Было еще довольно рано, и мне не хотелось преждевременно появляться в доме Цицерона. Когда я спускался по лестнице, ведущей в публичные бани, мой взгляд остановился на одном из памятников, которые в последнее время появлялись в Риме как грибы после дождя. Тот, о котором идет речь, Красс возвел самому себе в память победы над Спартаком. Красс считал, что скромность хороша только для тех людей, у которых есть на то основательная причина. Памятники, построенные по этому случаю, римляне находили чрезвычайно безвкусными. Они любили празднования в ознаменование побед над иноземцами, что же касается восстания рабов, то оно было благополучно забыто. Истинным памятником этому событию стали шесть тысяч крестов, которые Красс воздвиг вдоль Аппиевой дороги между Римом и Капуей, в которой начался этот бунт. Проезжающие по ней римляне и жители других городов были вынуждены в течение многих дней взирать на жертв массовой казни. Дольше прочих оставался в живых один могучий галл, который, прежде чем отправиться к праотцам, провисел на кресте восемь дней.