Читать книгу "Мучная война - Жан-Франсуа Паро"

— О, Гийом заговорил языком Меркурия![30]— заметил Николя.

— Однако этот малый снова нас подкалывает! Ладно, Серфаль, Прокрис и Лаборд, двор и город ждут нас!

При этих словах у Николя промелькнула мысль, что в доме уже начался пожар, а двор и город по-прежнему бегут в Оперу, не думая о том, что будет завтра. В дежурной части, где Николя хранил дополнительный комплект одежды, все кое-как привели себя в порядок и, втиснувшись в фиакр, пойманный Николя, отправились на улицу Сент-Оноре. Николя так и не решился спросить Бурдо, нет ли новостей о Луи, полагая, что, если бы таковые были, он бы без промедления рассказал ему. Следовало также как-то затронуть еще одну деликатную тему.

— Пьер, у нас появилась возможность воспользоваться бесценной помощью, — произнес он робко, не зная, куда может завести его этот разговор.

— О какой помощи вы говорите?

— О помощи шевалье де Ластира; Сартин хочет, чтобы он вместе с нами занимался этим делом, а также помогал нам наблюдать за развитием событий.

Ответ был сравним с залпом картечью.

— Ну и куда сует нос наш морской министр? Разве мы помогаем ему вертеть ворот лебедки и опустошать гальюн на его кораблях?

— О! — совсем не к месту примирительно воскликнул Семакгюс. — Ластир — самый веселый спутник на свете, вдобавок у него есть еще одно большое достоинство: он сохранил нам Николя. Не будь его, мы бы сейчас оплакивали нашего друга.

— Ну, по этой части Пьер давно и далеко обогнал шевалье.

Несмотря на последнюю фразу, призванную успокоить собственнический эгоизм инспектора, зло свершилось: Бурдо молча кусал губы. Уговоры могли лишь усилить его возмущение. На протяжении оставшегося пути Семакгюс, не понимая, отчего настроение друга столь стремительно испортилось, постоянно отпускал жизнерадостные реплики. Чтобы войти в здание Оперы, как обычно, пришлось пробираться сквозь шумную толпу, кишевшую при входе. Все оставалось по-прежнему: лакеи суетились, бросаясь открывать дверцы карет, размахивали факелами, забрызгивая всех каплями стекавшего с них воска. Быстро взбежав по лестнице, они наконец почувствовали себя в безопасности. В углу фойе Николя поджидал сюрприз. Опираясь на руку Лаборда, в роскошном парике времен Регентства, при виде которого побледнел бы от зависти сам Сартин, в богато расшитом серебром фраке цвета сухих листьев и галстуке из валансьенских блондов, друзьям улыбался господин де Ноблекур. Тотчас посыпались восхищенные возгласы и поздравления.

— Вот Юпитер под руку с Меркурием! — воскликнул Семакгюс.

— Разве у моих башмаков выросли крылья?

— Разве я когда-нибудь метал молнии? Неужели за мной такое водится?

Тон благородных отцов, какими их представляют на сцене театра Бургундского отеля, почтенный магистрат передавал превосходно. Какой-то человек в черном бросился к Лаборду.

— Мой дорогой собрат, какая честь видеть вас сегодня в этом зале! Я был уверен, что хотя бы один знаток услышит меня и поймет мой замысел!

— Не верьте ему, Гретри! — произнес Ноблекур. — Он всегда поддерживал Глюка!

Улыбка тотчас сползла с лица композитора. Он собрался ответить, как вдруг рядом возникло разъяренное чудище в женском платье.

— А, вы здесь, чудовище без сердца и души, — уперев руки в бедра, заголосила мегера.

— Что это значит, мадемуазель? Немедленно вернитесь к себе в оркестровую яму!

— А вот и нет! Вы мне смешны! Знайте, сударь, у вас в оркестре зреет мятеж!

— Какой мятеж, мадемуазель, в оркестре Королевской академии музыки? Что это значит? Мы все на службе у короля и должны служить ему в меру наших сил.

— Я тоже хочу ему служить, сударь, но ваш оркестр сбивает меня с толку и мешает мне петь!

— Однако ритм полностью выдержан.

— Вы в этом уверены? Зарубите себе на носу, что ваша музыка — всего лишь смиренная служанка актрисы, исполняющей речитатив. За мной, сударь, и…

— Когда вы исполняете речитатив, я слежу за вами, мадемуазель, но когда вы исполняете арию, вам надлежит следить за мной… Так что умолкните и исчезните! — и он топнул ногой.

Раскрасневшаяся актриса удалилась, громко шелестя юбками, а композитор, вытащив из кармана большой платок, утер потное лицо.

— Она огорчает меня, убивает, вытягивает из меня все соки. Подумайте только, что за трещотка!

Ложа Лаборда располагалась рядом с ложей королевы. Перегнувшись через барьер, Николя привычным взором окинул зрительный зал. Морепа сидел вместе с супругой, чей картавый выговор был слышен во всех концах зала. В ярко освещенной ложе величественно восседал принц де Конти. Лаборд проследил за взглядом друга.

— Принц, как всегда, при деле: изображает из себя арбитра. К сожалению, его мнение очень важно для актеров, ибо оно является решающим. Слово, слетевшее с его уст, может как возвысить, так и бесповоротно погубить спектакль.

— Сегодня риска никакого, Гретри и Мармонтель — это та упряжка, что борозды не испортит.

— Не скажите. Эта опера напоминает о старой ссоре. Гретри следует традиции Рамо: увертюра, речитатив, балетный дивертисмент и балет в антрактах.

Обернувшись к Ноблекуру, он улыбнулся, увидев, с каким интересом почтенный магистрат лорнирует зал.

— Полагаю, сегодняшний спектакль понравится нашему другу, цепляющемуся за старую оперу не меньше, чем за старую кухню!

— Не собираюсь отвечать на ваши насмешки… Если пьеса провалится, Мармонтель расстанется с Гретри. Помните, что он нам сказал до прихода Николя, когда мы в первый раз встретились с композитором: «Меня попросили протянуть руку молодому человеку, который от отчаяния готов утопиться, если я не спасу его!» Но дважды он ему руку не протянет.

Спектакль шел ровно: публика не ликовала, но и не гневалась, наблюдая перипетии весьма условного сюжета. Серфаль, супруг Прокрис, питает страсть к Авроре, убедившей его прогнать жену. Диана примиряет супругов, однако муж во время охоты случайно убивает жену. Внимательный хозяин, Лаборд все предусмотрел: в перерыве им принесли заливное из дичи, шампанское, миндальное печенье и засахаренный миндаль. Семакгюс с трудом умерил пыл Ноблекура, полными горстями метавшего в рот угнетающие желудок обжаренные сладости.

Опера завершилась под вежливые аплодисменты публики. Но на выходе языки развязались. Чувствуя себя неудовлетворенными, большинство любителей утверждали, что худшая из комических опер автора, поставленных в театре Итальянской комедии, гораздо лучше сегодняшнего лирического опуса. Наиболее снисходительные хвалили балет, оказавшийся самой приятной частью представления. С блуждающим взором Гретри переходил от одной группы к другой и всюду твердил, что Глюк его задушил. Лаборд обратил внимание Николя на высокую красивую женщину, Софи Арну, исполнившую главную партию в «Ифигении в Авлиде». Она поссорилась с Глюком, и теперь ее намеревались заменить на Розали Левассер, дурнушку, однако опытную интриганку, любовницу австрийского посланника Мерси-Аржанто, усердно помогавшего ей делать карьеру.